— Благодаря вас за добрую весть, мессир! — воскликнул Готье де Мони.

И он рассказал боевым соратникам все, о чем сообщил пленный.

На другой день Готье де Мони пришел к пленнику и спросил:

— Мессир, какой выкуп вы можете за себя дать?

— Три тысячи экю, — ответил тот.

— Послушайте, я знаю, что в вас течет кровь герцога Нормандского и он вас очень любит. Посему вы заплатите выкуп, который я с вас запрошу, но мне нужны от вас не деньги, вы и без них будете освобождены.

Рыцарь удивленно посмотрел на Готье.

— И сегодня же покинете Эгюйон, дав мне слово исполнить то, чего я от вас потребую.

— Слушаю вас, мессир.

— Так вот! Уже давно я разлучен с королем Англии и жажду его увидеть; я люблю его как сына, люблю так, как и вы любите герцога Нормандского.

Мне здесь больше делать нечего, но я не могу поехать к королю Эдуарду без охранной грамоты и двинуться в путь один. Вот что вы должны сделать, мессир, или, точнее, то, что я прошу вас сделать. Вы отправитесь просить для меня у герцога Нормандского охранную грамоту и двадцать всадников эскорта, доставите ее мне и получите свободу. Даю вам на это месяц. Если через месяц вы не сможете получить эту грамоту, — с улыбкой продолжал Готье, — вы, мессир, последуете примеру Регула, то есть вернетесь и вновь станете влачить свои оковы. Но, будьте уверены, мы будем менее жестоки, чем карфагеняне. Договорились?

— Рассчитывайте на меня, — ответил рыцарь, — я клянусь либо привезти вам охранную грамоту, либо снова стать вашим пленником.

— Поезжайте же, мессир, вы свободны, — сказал Готье.

Через месяц рыцарь привез в Эгюйон письмо, что просил у него де Мони: его по первому требованию предоставил герцог Нормандский.

Наутро Готье, освободив рыцаря от выкупа, с небольшим отрядом двинулся в путь.

Веря в охранную грамоту, Готье нигде не скрывал своего имени; когда же его остановили, он показал письмо герцога и его пропустили.

Однако, прибыв в Сен-Жан-д’Анжели, Готье столкнулся с капитаном, оказавшимся менее сговорчивым, чем другие: либо он не очень верил охранной грамоте, либо истолковывал ее превратным образом, но он пожелал задержать рыцаря и двадцать сопровождавших его воинов.

Готье это вовсе не устраивало, ибо у него не было сил оказать сопротивление. Поэтому надо было спорить с этим очень упрямым капитаном.

Правда, он явно желал дать себя убедить, но при условии, что Готье оставит семнадцать из своих людей заложниками, а с собой возьмет лишь троих.

Необходимо было соглашаться, но в отместку вернуться в один прекрасный день с двумя тысячами солдат забрать семнадцать своих спутников, если не найдется другого способа их освободить.

Готье согласился на все, чего требовал капитан, и поехал дальше с тремя людьми.

Этот эпизод заставил нашего путешественника задуматься, и он стал вести себя осмотрительнее. Но осторожность совсем не пошла ему на пользу, потому что, приехав в Орлеан, он нашел еще более несговорчивого капитана, чем первый; на сей раз, несмотря на все доводы, приводимые Готье, тот не хотел ничего слышать и, не ставя ни во что грамоту герцога Нормандского, просто-напросто объявил Готье и троих его спутников пленниками.

Но на этом их несчастья не закончились.

Троих сотоварищей отправили в Париж, а мессира Готье де Мони заточили в Шатле, ибо он был одним из тех, кто принес Франции больше всего зла.

Дело принимало печальный оборот.

Однако герцог Нормандский, узнав о случившемся, пришел к королю и сказал:

— Отец мой, человека несправедливо посадили в тюрьму.

— Кого именно? — спросил Филипп.

— Мессира Готье де Мони.

Король посмотрел на сына.

— Готье де Мони? Одного из капитанов короля Англии? — удивился он.

— Да, сир.

— Но, мне кажется, этот человек — славная добыча. Он причинил нам достаточно зла, чтобы мы удерживали его в плену, если ограничимся этим наказанием.

— Сир, мессир Готье де Мони был взят в плен не с оружием в руках, — возразил герцог, — а когда мирно направлялся к королю, своему повелителю, будучи снабжен выданной мною охранной грамотой.

— А откуда взялась у сира Готье де Мони подписанная вами охранная грамота? — спросил король.

— Готье де Мони, ваше величество, захватил одного храброго рыцаря из моей армии, когда мы стояли под Эгюйоном. Вместо выкупа он попросил лишь охранную грамоту, и я ему ее выдал. Вы прекрасно понимаете, отец мой, что этого пленника следует отпустить на свободу, иначе я буду бесчестным принцем и нарушу слово, чего не должен допускать даже самый скромный подданный, и уж никак не может позволить себе сын короля Франции.

— Возможно, — ответил Филипп, — но во время войны любой пленный хорош, особенно если речь идет о человеке столь опасном, как тот, о ком вы говорите. Наш противник Эдуард Третий не стал бы церемониться.

— Сир, король Эдуард Третий спас жизнь тысяче семистам жителей Кале, которых Жан де Вьен выслал из города; без короля Англии они погибли бы от голода и холода.

Филипп VI молчал.

— Отец мой, я прошу у вас не милости, а справедливости, — сказал тогда герцог. — Необходимо освободить этого человека.

— И по какому же праву?

— По его праву ездить свободно, тем более имея мою охранную грамоту.

— Подождите, пока мы умрем, мессир, — возразил ему король, — и вы будете выдавать охранные грамоты кому угодно, всем вашим врагам, чтобы они свободно грабили и жгли прекрасную землю нашей Франции, которая после моей смерти будет принадлежать вам. Но я, пока жив, буду поступать, как угодно мне. А этот Готье де Мони не только не выйдет отсюда, но умрет, как умерли Клисон и Мальтруа и как сгинут все, кто посягнет на счастье и покой нашего королевства, когда Бог даст мне сразиться с моими врагами.

Герцог Нормандский побледнел.

— Я понимаю вас, отец мой, — холодно ответил он.

— Кстати, у Эдуарда станет на одного славного помощника меньше, — прибавил король.

— И на одного меньше у короля Филиппа Шестого.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, ваше величество, что, пока Готье де Мони будет лишен возможности сражаться во имя своего короля, герцог Нормандский не будет сражаться за своего.

Теперь побледнел король.

— Мой сын оставляет меня? — спросил он.

— Ваш сын, ваше величество, не покидает вас, но желает, чтобы все прекрасно знали: он всякий раз сурово накажет любого, если тот, дав слово, не сдержит его. Я не только не подниму оружие против короля Англии, но всех, кого смогу, уговорю не делать этого.