Но злу все еще несть конца.

Невольно мой взгляд то и дело устремлялся в громадную пустую нишу, где только что стояла Мари-де-ля-Мер. Жертва невелика, сказала я себе, взамен того, что мне вернут дочь; что такое каменное изваяние в сравнении с живым маленьким существом, с перепуганной девочкой?

Разумеется, за всем происходящим стоит Лемерль. Зачем ему понадобилось трогать статую, было непонятно, и все же лишение ее, служившей нам символом единения и нашей веры, еще на шаг подтолкнуло всех нас к отказу от самих себя. И я поняла: отныне Лемерль сделался нашим символом; в нем едином было наше спасение. Во время службы он вещал о святых мученицах — святой Перпетуе, святой Катерине и Кристине Чудотворной, о таинстве смерти и очищении огнем, и все мы уже были в его руках.

13

♠

Аббатство Sainte-Marie la Mère[47],

Иль-де-Нуар-Мустьер,

26 июля, 1610

Монсеньор,

С превеликим удовольствием готов известить Вашу Милость, что все, что Вы столь мудро провидели, проистекает согласно замыслу. Моя подопечная выказывает в высшей степени достойное одобрения рвение в осуществлении всех нововведений, каковые она замышляет, и аббатство почти вернуло себе прежнюю славу. Церковная крыша все еще требует некоторой затраты сил, и с прискорбием должен сообщить Вам, что западный трансепт изрядно пострадал от непогоды. Но при всем этом, мы питаем немалые надежды, что мы к началу зимы все увидим в завершенном виде.

Как заметил Монсеньор, прежнее название монастыря нами изменено и все признаки и подобия прежнего простонародного наименования вытравлены во имя нынешнего. Присоединяюсь к горячим мольбам Вашей, Монсеньор, племянницы, дабы Вы, елико позволят вам ваши хлопоты и заботы, посетили нас в ближайшие месяцы, мы же с превеликим почтением и благодарностью встретим Ваше Августейшее Появление.

Остаюсь — ваш покорнейший слуга...

И все такое прочее.

Должен признаться, изящным стилем я владею отменно. Ваше августейшее появление. Неплохо. Утром отошлю письмо с доверенным лицом. Или лучше сам поскачу в Порник и отправлю оттуда, — хоть на пару часов убраться из этой затхлой дыры. Как Жюльетта все это выносит, ума не приложу. Я держусь, потому что мне так надо: и еще потому, что знаю, это ненадолго. Здешние затворницы, как поганки, разрослись здесь в чудовищном изобилии; от их вонючего лицемерия меня тошнит. В этой тюрьме я едва могу дышать, я плохо сплю. Надо попросить у Жюльетты успокоительное снадобье.

Жюльетта, любовь моя. Та беляночка — как бишь ее? — Клемент? — вполне годна для моих утех, к тому же трогательно услужлива. Но эта мелкая дичь не для меня. Начнем с того, что слишком пучеглаза. В глазах — летнее, тусклое, безоблачное небо, ни малейшего янтарного или аспидного всполоха. Волосы белые, как пена, и безнадежно — не те. Кожа слишком светла, ноги слишком гладки, на лице ни стойкого загара, ни въевшейся пыли. Что ж, видно, я чересчур привередлив. Такая прелестница под боком, я же все рвусь к упрямой великанше с ледяным взглядом. Пожалуй, в ее ненависти я и нахожу особую прелесть.

Клемент меня не греет. Ее пыл леденит мне члены. То и дело нашептывает мне романтические сказки, мечтательно бубнит про Прекрасную Иоланду, про Тристана с Изольдой, про Абеляра и Элоизу... По крайней мере, она мне не опасна, не проговорится. Дурочка влюбилась в меня по уши. Я все чаще и чаще измываюсь над нею, но она, похоже, с каждым унижением испытывает все большее наслаждение. Я же довожу себя до экстаза на свой лад, грезя о рыжекудрых гарпиях.

Нет от нее спасенья. Прошлой ночью она приходила ко мне — подумалось: не виденье ли? Видел всего одно мгновенье — прислонилась к моему окну, в глазах сверкнули отблески каминного огня, и на миг в ее лице мне почудилась нежность.

Клемент шевельнулась подо мной с легким мычанием, что в ее понятии означало страсть. Глаза прикрыты, волосы и бедра озарил огонь. Внезапно я ощутил в чреслах жаркий прилив наслаждения, будто женщина за окном слилась с той, что в моих объятиях; как вдруг лицо в окне исчезло, и я остался всего-навсего с Клемент, жадно дышавшей в моих руках, точно рыба, выброшенная на берег. Наслаждение — хоть и без острого восторга — всколыхнулось от растущей убежденности, что лицо Жюльетты за окном вовсе не призрак. Она видала нас вдвоем. То, что я успел прочесть на ее лице — потрясение, отвращение и нечто сродни досаде, даже ярости, — глубоко запало мне в душу. Еще немного, я был готов сорваться и кинуться следом за нею, хотя это явно порушило бы мои тщательно разработанные планы. Отчаянные мысли жгли меня огнем. Я поднялся и, обнаженный, презрев протесты Клемент, подошел к окну. Наяву ли мелькнула вдоль стены полускрытая мраком, смутная тень? Я не был в том уверен.

— Коломбэн, ну же...

Я покосился через плечо: Клемент сжалась на корточках у очага, волосы по-прежнему обманчиво бронзовели в свете догорающих углей. Внезапно во мне закипела ярость, в два прыжка я оказался рядом с ней.

— Как ты смеешь звать меня по имени! — Грубо схватив ее за волосы, я швырнул ее на пол; она глухо вскрикнула. Тогда я ударил ее, дважды, не так сильно, как хотелось бы, но щеки у нее запылали — Вообразила себя куртизанкой из парижского борделя? Да за кого ты меня принимаешь?

Клемент ревела, звучно всхлипывая. Меня это почему-то разъярило еще сильней, и я потащил ее, продолжавшую скулить, на кушетку.

Я наподдал ей, но не в полную силу. Пара алых следов на белом плече, на белом бедре. Жюльетта за жалкое прикосновение прирезала бы меня. Клемент же с кушетки ела меня взглядом, в глазах стояла мольба, и одновременно в них светилось какое-то непонятное удовольствие, будто только того она от меня и ждет.

— Простите меня, mon père — выдохнула она.

Детская ручка обхватила грудку величиной не более недозрелого абрикоса, с жалкими потугами на обольщение выпятив сосок. Меня чуть не стошнило от мысли, что я могу снова к ней прикоснуться. Но, возможно, я и так слишком выдал себя. Я сделал к ней шаг, вялыми пальцами провел ей по лбу, сказал:

— Вот и умница, на сей раз я тебя прощаю!

14

♥

27 июля, 1610

Сент-Мари-де-ля-Мер увезли каменотесы в своем фургоне на самый дальний восточный край острова, где берег изрезан хищными приливами. Там ее останки столкнули в море. Я этого не видела — при сем присутствовали лишь Лемерль с аббатисой, — но нам сказали, что в том месте, где упала статуя, вдруг задул сильный ветер, вспенилась вода, черные облака затянули небо, и день превратился в ночь. Так сказал нам Лемерль, потому все промолчали, но я перехватила насмешливый взгляд Жермены во время его публичного выступления.