Существительные бывают женского, мужского и среднего рода; если род слова «солнце» меняется от языка к языку, то и характер его также меняется от широты к широте. Нетрудно догадаться, что Глория, побывавшая сперва под яростным солнцем Австралии, а затем под более мягкими лучами индийского дневного светила, здорово загорела со времени отъезда в дальние края. Сальвадор растерян. В первую минуту он ничего не понимает, ему кажется, что его идея каким-то чудом ожила и воплотилась в реальность, затем он узнает молодую женщину. Подобные встречи могут вызвать короткое замыкание или сильный сквозняк, раздувающий пожар; они же могут зажечь фейерверк, заставить сиять радугу в небе, вызвать вкрадчивое журчание струнного оркестра. Именно это и происходит в охваченной восторгом душе Сальвадора, где вспыхивает внезапный интерес к незнакомке. Жаль только, что его тело безнадежно отстает от души.

— Да-да, — говорит он, неуклюже выбираясь из-за стола, — да-да, входите.

Обогнув стол (и стукнувшись при этом об угол), он идет к Глории, останавливается сперва слишком далеко, потом слишком близко к ней, долго решает, протянуть ли руку, и в конце концов неопределенно машет в сторону кресла. Пока он возвращается на свое место, а Глория определяет, куда ей сесть, слышится только неясный гул машин с авеню Генерала Доддса.

— Я вас ждал, — сообщает Сальвадор.

Но говорит он как-то вяло, и за двадцать минут Глория узнает о проекте не больше, чем накануне от Донасьенны; Сальвадор держится крайне скованно. Он, конечно, сообщил Глории все необходимые подробности — съемки в конце мая, переезды, свидетельства очевидцев, архивные документы, отрывки из фильмов, четыре дня звукозаписи, монтаж, микширование, выход в эфир в конце сентября, — обозначил все риски и случайности, сделал общий обзор мероприятий, но притом не осмелился даже предложить ей чего-нибудь выпить. Ну ладно. Ему требовалось ее согласие, он его получил, и что же дальше? Дальше последовало долгое молчание — стесненное молчание, опущенные глаза, все это затягивается до неприличия, и Сальвадор мучительно ищет выход из создавшейся ситуации. К счастью, Донасьенна не заставила себя ждать; вихрем влетев в кабинет, она прервала эту встречу. Странное дело: Глория почему-то не очень рада ее видеть, хотя и скрывает это.

— Ладно, до свиданья, — смущенно произносит Сальвадор. — Значит, скоро увидимся, не так ли?

Затем под лучами вновь проглянувшего солнца Глория и Донасьенна пересекают весь двенадцатый округ и едут через Сену по Аустерлицкому мосту, а там вдоль Ботанического сада к мечети. Если мужчины всегда говорят о женщинах — что в машине, что в других местах, — то верно также обратное: едущие по Парижу молодые женщины обсуждают сперва Персоннета, которого дружно находят странным, а затем Сальвадора, которого Донасьенна также называет немного странным.

Однако как бы ни был странен Сальвадор, после их отъезда он честно пытается работать; правда, ему ужасно трудно сконцентрировать внимание на своем проекте, дело решительно не клеится. Сальвадор бродит по комнате, смотрит в окна, пробует одолеть несколько страниц из книги «Как бесследно исчезнуть, чтобы никогда не быть найденным» — но нет, это его тоже не интересует. Рассеянно захлопнув сей печатный труд, он сует его в пластиковый пакет, складывает вчетверо свои записи, пихает их в карман и встает. Он намерен вернуться домой. Спускается в метро. Стоит на перроне, машинально ожидая поезда, и так же машинально заходит в вагон. Едет, притулившись в углу и не обращая внимания на соседей: понурых стариков, угрюмых читателей серьезных журналов, молодую негритянку с беговыми коньками, — которых он удостоил отрешенным взглядом лишь на мгновение. Затем вынимает книгу из пакета. Поскольку пакет ему мешает, он хочет избавиться от него, сунув в другой пакет, но ничего не выходит, так как это тот же самый пакет, черт бы его побрал; нет, решительно Сальвадор сегодня рассеян до безобразия.

Приехав домой, перекусив холодным мясом в своей американской кухне и посмотрев по телевизору выпуск новостей, Сальвадор вынимает и мечтательно просматривает свои записи, силясь не думать о Глории. Итак, вернемся к нашему сюжету. Победоносные высокие блондинки подставляют себя солнцу, впитывают его, усваивают и с триумфом демонстрируют в виде загара. Это именно они летними вечерами сидят в ночных клубах на высоких табуретах, выставив напоказ бронзовые нескончаемые ноги и сияя как портативные солнца. В общем, заключает Сальвадор, само солнце — тоже высокая блондинка.

А на улице Ива Тудика Персоннета тоже сидит погруженный в раздумья в своей тесной кухоньке, но сквозь дым его сигареты вырисовываются совсем иные умозаключения. Да, похоже, что со вчерашнего дня Персоннета вновь начал регулярно курить. Перед ним на столе красуются два пустых стакана. От описания своих приключений у Боккара пересохло в горле, а выпив, он стал чрезвычайно словоохотлив, и болтовне его не было конца — Персоннета уже начал опасаться, что он вообще никогда не уйдет. Но он все же ушел — совсем недавно. Правда, Персоннета не очень-то его слушал, предпочитая мысленно анализировать восхищенную оценку, которую молодой человек дал утром Донасьенне. Закончив подробный рассказ о круизе, Боккара собрался было перейти к откровениям о своей сексуальной жизни, но Персоннета вовремя прервал его и наконец остался один.

Он один, но он взволнован. Ибо он полный профан в области нежных чувств. До сих пор любовь всегда являлась к нему без свидетелей. И всякий раз, когда она завладевала его сердцем, Персоннета, неуверенный в правильности выбора и в своих эмоциях, старался как можно скорее положить ей конец, тем более что ему не у кого было спросить совета. А без внешней поддержки у него сразу же опускались руки. Но вот явились свидетели — вначале мадам Жув, затем Боккара; они одобрили его избранницу, и все вдруг стало возможным. Давно известно: любовь часто прибегает к помощи третьих лиц, кто бы они ни были и что бы ни говорили; чужой приказ или совет, разрешение или запрет — для влюбленного все едино, главное, они вас ободряют. «Оно, конечно, так, — с горечью думает Персоннета, — но все равно это совершено невозможно. Ведь Донасьенна гораздо красивее (я хочу сказать, как женщина она гораздо красивее, чем я как мужчина), без сомнения, гораздо богаче (что совсем нетрудно) и уж явно гораздо моложе (смотрите выше)».

Словом, ситуация развивается таким образом, что в результате мы имеем двоих мужчин, влюбленных в двух совершенно разных женщин. Как же они поведут себя дальше? И что с ними со всеми будет?

Шесть месяцев спустя, во время передачи, посвященной Глории, Персоннета соблазнил Донасьенну — если только не наоборот. Тем вечером, в четверг, он сидел дома, ничего такого не предчувствуя, как вдруг перед ним возникла Донасьенна с заявлением, что у нее сломался телевизор. Она ни словом не обмолвилась о почти пустой квартире Персоннета, который совершенно не заботился об уюте. Лишь по поводу одного декоративного элемента убранства — растения в горшке и в коме — Донасьенна дала совет, объяснив, как его реанимировать. У Персоннета даже нечего было выпить, он смог предложить гостье только жалкие остатки кирша, который они разлили по рюмкам, где он так и остался нетронутым. Когда началась передача, Персоннета включил телевизор, усадил Донасьенну в единственное имеющееся в доме кресло, а сам примостился рядышком на старом табурете. Нам неизвестно, какими именно фразами, какими взглядами они обменялись и какое сиденье первым подвинулось к соседнему, перед тем как Персоннета и Донасьенна сменили их на ложе; можно с уверенностью сказать лишь одно: они не досмотрели эту передачу до конца.