Картина изображает мужчину и женщину на фоне хаотичного пейзажа. На мужчине темно-синяя одежда и зеленые резиновые сапоги. Женщина одета в белое платье, довольно странное для такой доисторической местности. Глядя на такую особу, легче представить ее в виде аллегории неизвестно чего, с талией, обвитой узеньким золотым кушаком, с порхающими над головой пташками или в окружении цветочных гирлянд.

Дело происходило в стране антиподов, в начале зимы. Мужчина и женщина пробирались по гребню холма, усеянному овальными камешками, легкими и матовыми, как пемза; камешки выскальзывали у них из-под ног и скатывались вниз длинными ручейками, издавая при этом нервный картавый перестук, вроде нескончаемого грассируемого «р-р-р». Пейзаж вокруг нашей пары выглядел каким-то раздробленным, взрезанным, словно его изрубили топором; сами персонажи носили имена Байрон и Рейчел.

Тот факт, что автор предпринял попытку описать эту сцену, вначале статичную, что он рискнул изложить — или предположить — ее детали, звуковой и скоростной аспект этих деталей, их эвентуальный запах и вкус, их консистенцию и прочие атрибуты, уже вызывает подозрения. Тот факт, что можно задержаться на созерцании подобного зрелища, возбуждает сомнение в его реальности. Данная картина может служить разве лишь метафорой, как, впрочем, и предметом некой истории, центром, опорой или, скажем так, предлогом для рассказа.

Байрон и Рейчел около часа шагали по этой пересеченной местности, одолев четыре километра пути; наконец они очутились на вершине высокой скалы, отвесно уходившей в море, и двинулись вдоль обрыва в поисках дороги, ведущей вниз. Дорога состояла из остатков лестницы, чурбаков, проржавевших поручней, полусгнивших канатов, досок и прочего мусора. Внизу же были только камень и море.

С минуту они оглядывали пустынный горизонт. Байрон сел наземь, Рейчел кончиком ноги попробовала воду.

— Холодная, — сказала она. — Это здесь?

— Полагаю, да.

— Ты думаешь, это место соответствует описанию Арбогаста?

— Все места одинаковы, — ответил Байрон. — И все описания тоже.

— Но все-таки... — с сомнением пробормотала Рейчел.

— Розовых рифов в природе не бывает, он просто врун. И потом, у нас еще масса времени в запасе.

— И все-таки, — повторила она, — он говорил именно о розовом рифе... — И добавила еще настойчивее: — Это не здесь, Байрон. Нам нужно пройти по берегу дальше к северу.

— Ладно, согласен, — сказал Байрон. — Это не здесь. Пошли.

Но у них было в запасе время, и они распорядились им по своему вкусу. Посидели на сером песке крошечного, размером с двуспальную кровать, пляжика в виде полукруга, чье основание, обозначенное водной границей, непрерывно изменяли набегавшие волны, которые разбивались об него, сникали, отползали и умирали, столкнувшись со следующими; казалось, эти волны, упрямо накрывавшие и обнажавшие узенькую полоску намокшего песка, твердо решили изничтожить жалкую частичку суши с ее сомнительным статусом, нечто вроде no man's land[1]— пограничной зоны, которую океан взялся отвоевать у земли; после каждого набега они оставляли на ней, в знак вызова или небрежения — так оставляют разбитые доспехи на поле битвы, — свои следы в виде пышных, шипучих разводов пены, похожих на рваные кружева. Н-да... Сдается, это скорее роман, чем рассказ.

Оставив одежду на камнях, они соскользнули в пространство между песком и морем, словно между чистыми холодными простынями, так что вода заливала их только по плечи. Самые злые волны обрушивались им на головы, били в лицо, вливались в уши и ноздри жидкой солью, от которой жгло в горле и щипало глаза. Они обнимались на этой соленой постели, и к их застывшей коже на миг прилипали песчинки и мелкие ракушки, тут же смываемые очередной волной, как будто эта двойственная — и водяная, и каменистая — среда стремилась уберечь свое достояние в целости для себя одной, при любых обстоятельствах, пусть даже любовных. Долго они пребывали в таком состоянии, подчиняясь неровному ритму морского прибоя, что властно сообщал их телам то одну, то другую позу. Смежив веки, тесно слившись в объятиях, они не то парили, не то плыли в бездне отрешенности, в вечной пустоте, где нет ни силы тяжести, ни времени и где могли бы, к примеру, встречаться, соприкасаясь крылышками и плавниками, ангелочки и рыбки.

Они долго услаждали друг друга, пока не выбились из сил; затем долго отдыхали, пока не озябли. Теперь они лежали на спине, бок о бок, чуточку выдвинувшись из воды, которая доходила им только до бедер, — так откидывают с тела простыню. Волосы Рейчел разметались по лицу Байрона. Наконец они встали и, войдя в воду, поплыли прямо в открытое море, к его горизонтальному пределу. Оказавшись рядом и вдалеке от пляжа, они попытались соединиться над водной бездной, но не преуспели в этом. И потому вернулись передохнуть в бухточку среди скал, на сухом песке.

Затем они двинулись дальше, следуя берегом в северном направлении. Для этого им пришлось опять вскарабкаться на гребень скалы. По пути Рейчел заметила справа от себя, в глубине суши, высокую тонкую стелу из серого бетона, торчавшую среди зарослей дикого кустарника с разлапистыми блестящими листьями, которые лениво распластались вокруг нее по земле. Мегалит выглядел древним: его бока были искрошены временем, основание съели мхи, окружившие его пухлыми коричнево-зелеными подушками.

— Это Гринвичский меридиан, — сказал Байрон полушепотом, словно увидел нечто запретное. — Не обращай на него внимания.

— А что это такое?

— Он обозначает границу смены суток, — шепнул он совсем тихо, словно у стелы были уши, — границу, разделяющую прошедший день и следующий. Островок совсем маленький, затерянный в океане, его открыли слишком поздно, когда линия меридиана уже была установлена. Тогда он был необитаемым, и это вполне понятно: жить тут невозможно. Вот и решили оставить все как есть — менять было себе дороже.

Они остановились. Рейчел слушала молча, не спуская глаз с нелепого сооружения.

— Это изогнутый меридиан, — продолжал Байрон, — изогнутый и к тому же плавучий. Он тянется по воде от северного полюса до южного, нигде не проходя по суше, кроме этого островка. Представляю, каково жить в таком краю, где нынешний и завтрашний дни разделены всего несколькими сантиметрами: рискуешь заплутать разом и в пространстве, и во времени; нет, это невыносимо. Итак, вот единственное место, где меридиан проходит по суше, вот его и отметили таким образом. Вообще-то, следовало бы построить стену, чтобы разделить остров на две даты.

— Пошли туда, — сказала Рейчел.

— Но это может быть опасно, — вяло возразил Байрон.

— Нет-нет, идем!

Она уже бежала; он последовал за ней. Поскольку за время ходьбы они немного отдохнули, то, улегшись на это новое ложе-постель из блестящих, словно лакированных листьев, у подножия календарного обелиска, они слились в объятии между вчерашним и завтрашним днем и насладились друг другом в сегодняшнем, вневременном.