Но вернемся немного назад — в то время, когда Чарлз только осваивал искусство фотографии и вместе со своим другом Саути бродил по Оксфорду в поисках достойных сюжетов. Став помощником хранителя библиотеки, он немало времени проводил в библиотечном помещении и с удовольствием наблюдал через окно, выходившее в сад ректора Лидделла, как его дети — Гарри, Лорина, Алиса и Эдит — играют в крокет.

Тут, пожалуй, я позволю себе отступление. Летом 1988 года я впервые попала в Англию — пресловутый «железный занавес» наконец поднялся — и вместе с Лиз Мэзлин, лектором одного из лондонских университетов, отправилась в Оксфорд. Мы вошли в ворота Крайст Чёрч, полюбовались пустынным внутренним двором Том Квод, осмотрели готический Холл с высокими потолками и окнами, где столько лет сидел за столом Кэрролл — сначала внизу с товарищами-студентами, а затем за «высоким» столом с коллегами-преподавателями. На стене, среди портретов выдающихся питомцев Крайст Чёрч, мы нашли портрет Кэрролла, выполненный художником Уильямом Блейком Ричмондом. Побывали мы и в старинном соборе Крайст Чёрч, где у алтаря, как и прежде, стоят огромные букеты прекрасно подобранных цветов, а потом направились в библиотеку, где Кэрролл проводил столько времени. Огромный двусветный зал с обегающей его наверху галереей, с пола до потолка уставленный книгами, был пуст.

К нам подошел служитель и с полупоклоном объявил, что нас желает видеть хранитель библиотеки. Он провел нас к святая святых — кабинету хранителя. Когда-то здесь составлял свои книжные списки Кэрролл, поглядывая в окно на детей ректора Лидделла, игравших в саду. Тихо постучав, служитель распахнул перед нами дверь. У открытого окна за столом сидел убеленный сединами старец. Не поднимаясь с кресла, он приветствовал нас и предложил сесть. После того как мы обменялись обычными в таких случаях вопросами и ответами, он спросил меня, не хотела бы я увидеть первое издание «Приключений Алисы в Стране чудес». Конечно, хотела бы! Он вынул из сейфа, стоявшего рядом с его креслом, небольшую красную книжечку. Было так странно держать ее в руках, бережно перелистывать страницы и думать, что, возможно, ее держал в руках Кэрролл, еще не знавший, что его ожидает всемирная слава…

Ночевала я в спальне Алисы Лидделл. Домоправительница показала мне просторный дом с высокими потолками и окнами. Мы поднялись по Лексиконовой лестнице. Домоправительница провела меня в спальню, где стояли две кровати с ночными столиками, креслами и камином, и рассказала, что в этой комнате сто с лишним лет назад спали две старшие сестры Лидделл — Алиса и Лорина. Я долго не могла заснуть, сидела на широком подоконнике — древние стены массивны, и окна здесь очень глубоки. Для удобства к каждому окну была пристроена небольшая лесенка в три узкие ступеньки, а на широких подоконниках лежали плоские подушки в светлых чехлах. Здесь, думалось мне, сидя на этих подоконниках, Алиса и ее сестры читали, болтали, играли… Взошла луна. Внизу простирался пустой квадрат внутреннего двора. Тишину нарушало лишь тихое плескание воды в бассейне у ног маленького Меркурия…

В суровой академической атмосфере, царившей в Оксфорде, Чарлз Доджсон не раз вспоминал родной дом и многочисленных братьев и сестер, окружавших его. Ему не хватало их общества, которое так много значило для него. В пору жизни в Дарсбери и Крофте он привык беседовать с ними, придумывать для них разные игры и развлечения, всячески их опекать, заботиться, ухаживать за ними во время болезни. В Оксфорде, где у него было много добрых знакомых и друзей, ему не хватало общения с детьми — искреннего, естественного. Гораздо позже, 13 ноября 1881 года, он записал в дневнике, что устал от людей, встречаемых в модных гостиных, «скрывавших все чувства, которые, возможно, существовали под непроницаемой маской общепринятого спокойствия».

Он легко знакомился с детьми своих оксфордских друзей и коллег, благо все в Оксфорде знали друг друга. С детьми он становился самим собой, их непосредственность и искренность освежали его; когда он играл с ними, было ясно, что он полностью погружается в игру и она увлекает его так же, как и их. Его племянница Ирен Доджсон годы спустя вспоминала, как он сидел рядом с ней на ковре и с увлечением разглядывал великолепного медведя, который открывал и закрывал рот, когда говорил. Подобно детям Чарлз любил шутки, розыгрыши, спектакли, шарады и всевозможные выдумки. Он радовался всяким новинкам вместе с детьми; заводные игрушки он мастерски разбирал и чинил, когда в этом была нужда.

Среди юных друзей Кэрролла были и мальчики, но девочек было значительно больше. Современников это не удивляло. В ту пору в Англии в кругах, к которым принадлежал Кэрролл, был распространен культ ребенка, в особенности девочек, которые в глазах викторианцев были нежными и безгрешными созданиями, близкими к ангелам Божьим. Еще на рубеже XVIII и XIX веков этот взгляд на детство нашел выражение в «Песнях невинности» и «Песнях опыта» великого английского поэта и художника Уильяма Блейка, которого Кэрролл высоко ценил, а также в поэзии романтиков XIX столетия, произведениями которых он зачитывался подростком.

Отношение Кэрролла к его маленьким друзьям было глубоким и искренним. «Чтобы понять натуру ребенка, — писал он матери одной из своих юных знакомых, — нужно немало времени, особенно если видишь детей всех вместе да еще в присутствии старших. Не думаю, что те, кому довелось наблюдать их только в этих условиях, имеют представление о том, насколько прелестен внутренний мир ребенка. Я имел счастье общаться с ними наедине. Такое общение очень полезно для духовной жизни человека: оно заставляет убедиться в скромности собственных достижений по сравнению с душами, которые настолько чище и ближе к Господу».

В наше время, охочее до сенсаций определенного рода, говоря о девочках, с которыми дружил Кэрролл, часто вспоминают о набоковских «нимфетках». Такой взгляд был бы грубым искажением истины. Есть документы, решительно опровергающие эту версию: его удивительная переписка с детьми и их родителями, в которой скрупулезно обсуждались все детали прогулок, визитов, «безумных чаепитий», пикников или поездок в театр, отмеченные крайней щепетильностью, а также воспоминания всех, кто его знал, включая его юных подружек и их родных. Все они, без единого исключения, тепло вспоминают «мистера Доджсона».

Кэрролл не любил говорить о себе, но однажды, спустя годы, поведал молодому коллеге Артуру Гёрдлстоуну, чем для него были дети. Как-то Гёрдлстоун зашел к нему вечером. Кэрролл выглядел усталым, но, когда гость похвалил фотографию младенца, стоявшую на пюпитре для книг, он оживился и сказал: «Это ребенок моей приятельницы». Гёрдлстоун записал: «Он сказал, что в обществе совсем маленьких детей мозг его наслаждается отдыхом. Если он слишком напряженно работал, игра с детьми действует на его нервную систему как настоящий освежающий бальзам». Гёрдлстоун признался, что не понимает детей, и спросил, не скучает ли Кэрролл с ними. «Во время нашей беседы он в основном стоял, но когда я задал ему этот вопрос, он внезапно сел. “Они составляют три четверти моей жизни, — сказал он. — Я не понимаю, как кто-то может скучать в обществе маленьких детей. Думаю, когда вы будете постарше, вы это поймете, — надеюсь, что поймете”».

Коллингвуд писал, что Кэрролл любил играть с детьми, учить их; ему нравилась их внешность, но их души его привлекали еще больше.