письменность и прочая атрибутика становились фундаментом «европейского» самоутверждения в пику не только русским, но и другим православным народам. Утверждение «европейства» через стигматизацию православия было серьёзным препятствием втягиванию православных славян в орбиту европейского влияния.

Однако в XIX–XX веках и эту проблему в целом удалось решить. Общее снижение религиозности делало Европу терпимее к православию. Провозглашение веротерпимости позволило заговорить об «общехристианских корнях европейской цивилизации», когда в качестве «европейской» может рассматриваться любая разновидность христианства, включая православие. Именно это, в конечном счете, позволило многим народам, традиционно исповедующим православие, вписаться в «общеевропейскую семью народов» и стать членами ЕС. Однако это «европравославие» так или иначе остается периферийным в европейском контексте, где тон задает западная традиция.

Именно поэтому в «европейски ориентированных» православных странах предпринимаются попытки символически приблизить местную культурную традицию к западноевропейским образцам.

Примерами могут служить переход румын с кириллицы на латиницу, экспансия латинского письма в Сербии, переход на новоюлианский календарь, приближенный к григорианскому, православной церкви Болгарии и тому подобное.

«Европравославие», таким образом, позволяет православной традиции существовать в качестве периферийной экзотики при однозначном доминировании западных цивилизационных стандартов. Нынешнее «европравославие» вызывает определённые ассоциации с унией, которая тоже была формой выживания православных славян на периферии западного мира. Однако уния всё же предполагала административное и догматическое подчинение православных Ватикану. Нынешний либеральный век этого уже не требует…

Ничего удивительного в этой «европеизации» православия нет. После гибели Византии нести бремя самостоятельной цивилизационной традиции большинство православных народов были объективно не в состоянии, и превращение их в периферию западного мира было вполне закономерным. Препятствовать этому могла Россия, попытавшаяся перехватить падающее знамя православной цивилизации. Однако внутренние слабости России не позволили реализовать эту идею. Как следствие «поствизантийский» православный мир существует в виде группы внутренне разобщенных народов на периферии западной цивилизации.

Крах панславистских иллюзий вследствие дрейфа славянских народов в сторону Запада породил в России своего рода комплекс обиды. Разочарование в панславизме уже в XIX веке высказывали мыслители вроде Константина Леонтьева, но своего апогея эта тенденция достигла в ХХ веке.

Ответом на кризис панславизма становится евразийство, которое славянской этнической солидарности противопоставляет идею русско-тюркского синтеза, пытаясь перекодировать в позитивном ключе деструктивный западнический миф о варваризующем влиянии на русских татарского ига.

Наконец, после распада СССР, когда большинство «инородческих» периферий отпало от России, Вадим Цымбурский провозгласил цивилизационное одиночество русских, создав образ «острова России», прячущегося за Великим Лимитрофом — поясом буферных, межцивилизационных народов.

Белоруссия и Украина в координатах Русской цивилизации

Возвращаясь к основополагающему для этой статьи вопросу о статусе Белоруссии и Украины координатах русского мира, мы можем сделать вывод, что это специфическая, пограничная часть русской цивилизации, в моменты ее кризисов «отслаивающаяся» от основного ядра и соскальзывающая в лимитрофы.

Древняя Русь, прародина современных восточнославянских народов, представляла собой одну из славянских периферий ориентированного на Византию православного мира. Гибель Византии, как отмечалось выше, обусловила постепенное втягивание малых православных народов в орбиту западной цивилизации на правах периферии, когда православие перестаёт играть роль особого цивилизационного маркера, превращаясь в региональную экзотику в «общеевропейском» контексте.

Раскол между Западной и Восточной Русью во многом обусловлен разницей моделей цивилизационного выживания православных славян в поствизантийский период.

Восточная Русь, географически удаленная от Западной Европы и имевшая мощный геополитический задел на востоке, встала на путь самостоятельного цивилизационного строительства. Западная же Русь, оказавшаяся под властью Литвы и Польши, пошла по пути встраивания в периферию набиравшего силу Запада. В условиях политического господства близкородственной западнославянской польской культуры это запустило процесс полонизации и разрушения западнорусской православной традиции.

Однако культурная и геополитическая гравитация России не позволила Западной Руси окончательно угаснуть и актуализировала общерусскую идею как программу возвращения белорусов и малорусов в обновлённый русский мир.

Вместе с тем, внутренние слабости России как цивилизационного центра не позволили ей осуществить полноценную реинтеграцию Белоруссии и Украины.

Западнический комплекс России в Западной Руси обрел форму этносепаратизма. Западническое самоедство, представления о России как об отсталой варварской стране становились важным препятствием на пути реализации общерусского проекта. Украинский и белорусский этносепаратизмы становятся возможными именно в координатах русского западничества.

Если для «коренной» России западничество есть акт цивилизационного самоотрицания, то для Белоруссии и Украины оно стало стратегией «бегства в Европу» по сценарию восточноевропейских лимитрофов.

В противовес идее единой Руси, белорусские и украинские этносепаратисты выдвигают концепцию ее распада на три самостоятельных народа. Это становится возможным благодаря тому, что за период польского господство язык, бытовые привычки и культура жителей западной Руси испытали сильное польское воздействие, что и позволило в XIX веке поставить вопрос об их особом этническом статусе.

Естественно, в этносепаратистском дискурсе всячески подчеркивается «европейскость» Белоруссии и Украины, причем, по образцу других восточноевропейских лимитрофов, эта «европейскость» носит сугубо внешний, поверхностный характер, с сильной фентезийной компонентой, раздуванием собственной значимости в судьбах европейской цивилизации.

И конечно же, важной особенностью белорусско-украинского западничества является его негативная составляющая, то есть утверждение своей «европейскости» в пику «главному азиату» — России. В данном случае этот антироссийский негативизм отягощен близким родством восточных славян, поэтому дистанцирование от России превращается в поистине навязчивую идею.

Результатом становится то, что если этносепаратисты рубежа XIX–XX веков, как правило, не отрицали этнокультурное родство восточных славян, восходящее к Древней Руси, то впоследствии «мейнстримом» становится конструирование гротескных мифологем, полностью отрицающих родство между «москалями» с одной стороны и белорусами/украинцами — с другой.

Отсюда же и востребованность нацизма идеологами украинского и белорусского национализма, поскольку «расовая теория» как нельзя лучше подходит для обоснования такого рода идей.

Следует обратить внимание, что, вопреки расхожему мнению, этносепаратизм в Белоруссии и на Украине не имеет жесткой конфессиональной привязки. Конечно, нельзя не обратить внимания, что наиболее агрессивными поборниками того же украинского национализма являются униаты. Уния изначально задумывалась как стратегия «вестернизации» православия, идеологи унии стремились сформировать антагонизм между униатами как представителями «западного, европейского» мира и православными, пребывающими в «варварской» схизме. Поэтому сращение унии с прозападным национализмом выглядит вполне закономерным.

Однако такое сращение происходит только в ХХ веке, а до этого в унии сохранялось сильное русофильское течение. Именно униаты-русофилы осуществили ликвидацию унии в Белоруссии, на правобережной Украине и Волыни. В австрийской же Галиции русофильское крыло униатов удалось разгромить, сделав унию ополотом украинского национализма и русофобии.

Нельзя забывать, что и среди православных Западной Руси в ХХ веке сформировалось «евроориентированное» течение, стремящееся к отделению от Русской церкви. Особенно заметно это на Украине, где действует несколько самосвятских автокефальных церквей; сильно автокефалистское крыло и в канонической Украинской православной церкви.

Всплеск этносепаратизма в Западной Руси стал важным индикатором кризиса