– Данцель! Данцель, скотина малолетняя… я его пригрел, я его вытащил, а он… он…

Брызги слюны, трясущийся подбородок – Вецкий зол, только злость эта мало что способна изменить. Кто такой Данцель? Хотя нет, не хочу я знать.

– Кто он без меня? Мальчишка… помощник… волчье племя… – продолжал бормотать Вецкий, судорожно дергаясь. – Пронюхал, пробрался, украл, донес…

Где-то далеко, там, где рельсы ныряли под туман, укрываясь в высокой щетине травы, завыли собаки, громко, печально, на десятки голосов. И люди, взбудораженные этим многоголосым хором, зашевелились, засуетились, затолкались.

– Мамочки! – заскулил кто-то рядом, не понять – мужчина ли, женщина. И крик этот подхватили, отразили десятки голосов…

Не стало больше тишины. Не стало храмов, лишь племя стигийских псов, вырвавшись на волю, расселилось по миру.

Что будет с ними? А с людьми? Что будет с миром этим?

И снова давнее, замолчавшее после утраты Плети знание подсказало ответ: а ничего. Выживет мир, угомонятся псы, передрав друг другу глотки, и станет во главе стаи сильнейший, и будет держать он власть столько, сколько сил хватит, а прочие в страхе отступят, лягут на пол несуществующего храма да морды в кровь опустят.

– Что? Что вы такое говорите, Егор Ильич? Опасно, опасно… услышат, донесут, головы не сбережете…

А чего ее беречь? Недолго уже, жалко, что холодно и что тучи звезду закрыли, ибо хороша была.

– Успокойтесь, Кеша, ничего-то не случится…

И я был прав. Собаки к утру утихли, туман рассеялся, осев на землю, травы, стену и одежду холодною росой, а ближе к полудню, когда сухое солнце распалилось вовсю, подогнали паровоз. Значит, снова рельсы, снова дорога, снова кислый воздух да мысли о будущем, какого нет ни у кого из нас.

На второй день пути умер, обессилев, Вецкий, спустя день я понял, что последую за ним…

День тянулся и тянулся, полз стрелками по циферблату, неторопливо щелкал шестеренками в разобранных часах. Зачем Магда их разобрала? Она ведь ничего не понимает в работе часов, но вот сняла корпус и, положив руки на стол, а голову на руки, наблюдала за тем, как движутся, стрекочут, раскатывают время плоские зубчики.

В голове было пусто, ну почти пусто – металась лишь одна мысль: нужно поговорить с Юленькой. Да, обязательно поговорить, но… потом, позже, еще немного тишины.

Она забыла уже, как любила это состояние одиночества, когда ни его, ни старухи, когда не хлопают, не скрипят двери, когда не хохочут, не орут пьяные песни люди, когда почти исчезает кислая вонь немытых тел и запах перегара… когда наступает мир.

Да, именно в эти минуты, пожалуй, она и была счастлива. И точно так же смотрела на часы, разобранные, оголенные и беспомощные перед пылью. Нет, у тех, старых, корпус украла не Магда, похоже, что он исчез задолго до ее появления в квартире, но ведь корпус – не главное. Главное – то, как нервно вздрагивают шестерни, шуршат, цепляясь друг за друга острыми зубчиками, колесики, как медленно натягивается пружина и как, послушные этим вроде бы несвязанным явлениям, движутся стрелки.

Потом – наверное, ей было уже двенадцать или даже больше – отец разбил часы, просто по пьяни, или даже нет, просто чтобы сделать ей больно. А старуха, сидя на кровати, хохотала, скалилась беззубым ртом, пуская пузыри слюны…

Как же хорошо было сбежать от них.

Как же привычно было убегать…

Магда, сжав голову руками, поднялась. Мыло-мыло-мыло… едкое хозяйственное мыло, семьдесят два процента щелочи… от нее руки сохнут и кожа на сгибах пальцев идет мелкими трещинками. От нее распухает язык, грозя забить горло. От нее Магда почти задохнулась и…

И нужно что-то делать. Уходить, бежать, сейчас, пока возможно, пока он просто по следу идет, пока не догнал, пока еще лишь дышит в спину, а не скалится.

Но как же она устала бегать!

Чтобы не бегать, нужно добыть Плеть. Чтобы добыть Плеть, нужно поговорить с Юленькой. Со Стефой-то бесполезно было и пытаться, но Юленька – другое дело. А чтобы поговорить, нужно выйти из квартиры. Всего-то и дел – переступить порог. Запереть дверь. Спуститься по лестнице. Выйти на улицу и дойти до серого дома, в котором должна была жить сама Магда…

Страх парализует.

– От стигийских псов так просто не уйти, – призрачная старуха машет с кровати корявым пальцем, заходится хриплым смехом. – Они найдут! Но ты беги, беги, глупая, так им интереснее…

– Нет! – Магда закричала и, схватив разобранные часы, швырнула остов в стену. Брызнули колесики, шестеренки, болты и тонкие спицы, с шипением распрямилась пружина.

– Нет, – тихо повторила Магда, усилием воли унимая дрожь в руках. – Бегать я не стану, не дождетесь! Слышите, не дождетесь!

Если кто и слышал ее, то исключительно сизый голубь с лохматыми лапами и желтыми круглыми глазами. Он топтался на подоконнике, терся жестким оперением о стекло и громко ворковал. Пожалуй, именно этот звук, мирный и не имеющий ничего общего с прошлой жизнью Магды, позволил ей вернуть внутреннее равновесие.

Умыться. Одеться. Убраться из квартиры и навестить Юленьку. В конце концов, будет лишь разговор и ничего более… в конце концов, Юленька ее не убьет… в конце концов…

В конце концов, сомнения убил телефонный звонок. Юленька. Извиняющаяся, заикающаяся, смущающаяся Юленька просила о встрече.

Это, наверное, хорошо. Но… Магда посмотрела на себя в зеркало и недовольно поморщилась: понятно, отчего незнакомый тип догадался о проблемах Магды. Вон они, проблемы, на лице, на уставшей коже, в набрякших веках, в безумном блеске глаз, в размазанной помаде.

К Юленьке она пойдет, но для начала приведет себя в порядок.

Умирать, так с музыкой! Хотя старуха как раз музыку и ненавидела.

Не сказать, чтобы Дашкина затея пришлась Илье по вкусу, скорее наоборот даже – чересчур уж рискованное мероприятие, мало ли чего от этой неизвестной ему Магды ожидать. Но Юленька согласилась, Баньшин тоже, причем сделал это как бы и нехотя, но видно было – Дашку он поддерживает всецело, а значит, и Илье делать было нечего, кроме как соглашаться.

И был звонок, и было – как Дашка и предположила – согласие на встречу. И было скоропалительное прощание и Дашки, и Баньшина. И было ожидание, впрочем, недолго: громкая птичья трель звонка разрушила тишину.

Ну вот, сейчас он увидит Магду. Ту самую Магду, из-за которой столько разговоров, Дашкиной злости, Юленькиной задумчивой обиды и смятения Баньшина, что, надо полагать, никак не мог решить – виновна Магда или нет.

Дверь открылась легко, и Илья отступил, жестом приглашая войти.

– А ты у нас кто? Новый любовник? Ну да, бывает, у Юленьки просто, что ни день – то новости, и не поймешь, то ли склероз, то ли еще девичья память.