Городское начальство? И пара-тройка бизнесменов, что в ближайшем рассмотрении тоже являются родичами городского начальства. Иногда, обычно накануне или после выборов, город оживает, питаясь некоторое время слухами и скандалами, примеряясь к новым господам, но постепенно снова засыпает.

– Я знаю, я тоже там жил, только вырвался. Недалеко, не в Москву, но в Волгоград сам… сам, слышишь! Без чьей-либо помощи!

Без помощи, это значит – без тети-дяди-бабушки-дедушки… внучатых племянников, троюродных кузин и четвероюродных братьев по линии отца… без тихих просьб и слезных уговоров, без белых конвертов, затертых по краям, и черных непрозрачных пакетов, в которых, если прислушаться, изредка позвякивает.

Сам – это локти в кровь, и колени тоже, и совесть, потому как закалять приходится, затыкать, по мере того как поднимаешься выше и выше. Успеть раньше, сделать больше, сделать так много, чтобы заметили, обойти, а лучше утопить того, другого, который конкурент.

Да, пожалуй, Илья знал, что такое пробиваться без помощи, приходилось наблюдать.

– Я стал известен! Награды… меня награждали… и не только наши. Швеция! Ирландия! Австралия! А во Франции номинировали! А еще… нет, все равно, это не важно, это ушло… все ушло, кроме Магдочки. И она… почему она до сих пор меня не бросила? А потому, что я все про нее знаю.

Слушать это бормотание надоело, и Илья, поднявшись, подошел к кровати, взял пьяницу за майку и тряхнул:

– Соберись. Рассказывай. Как вы познакомились?

– Она поступать приехала. В училище. На художку. Она – и на художку… наивная девочка, но мне понравилась, я даже помог ей. Просто, без задней мысли, все же она была не красавица, далеко не красавица… она поступила. А потом уже…

– Она влюбилась в тебя?

Кивок.

– Дальше?

– Мы… мы поженились, ей ведь шестнадцать… пригрозила, что заявление подаст, маленькая хищница. А малолетка… и скандал. Зачем мне скандал? Нет, я все тихо, я мирно, у меня врагов много, я ведь многим ноги оттоптал… Нет, такого козыря я не мог себе позволить. Я бы развелся, год-два, в конце концов, штамп в паспорте ничего не значит. Но… такое… я не специально… не специально!

Он затрясся, потом закашлялся, а кашель перешел в икоту, которую Леха утопил в остатках водки.

– Я ведь играл… много играл… ну знаешь, как бывает, сначала по чуть-чуть, потом больше и больше… а потом приходят к тебе и говорят: отдавай, мил человек, долги, а не то мы тебе больно сделаем. И сделали, сволочи! Я три дня кровью дышал, под себя ходил после первого их визита, а на второй бы все, точно коньки откинул. Магдочка выручила… Что он в ней нашел, а? Что мы все в ней находили? Тайна женщины.

Тайна? А и вправду тайна. Ведь, если подумать, и Алена далеко не красавица, не из тех, которые по подиуму или по страницам журналов шествуют, но ведь душу зацепила, выволокла, приручила, а потом взяла и бросила.

И это было нечестно!

– Она пошла к человеку, которому я был должен, пошла, чтобы об отсрочке попросить, а он ей выбор предложил. С ним остаться. Представляешь?

Не очень. Жалко стало вдруг эту стерву с хриплым голосом, которая, по сути, лишь притворяется стервой, а на самом деле скрывает под толстой шкурой стервозности остатки души.

– Она и осталась. Нет, я не осуждаю… конечно, я не осуждаю! Я же понимаю, что она ради меня, что никогда-то его не любила… а вот он ее наоборот. Да, да, он к ней крепко прикипел, бывает же такое? У него ж баб полно было, и не чета Магде, а он с нею как с писаной торбой. То то, то это, то одно, то другое… принимала. Небось скоро про меня забыла. Я к ней как-то пришел, уже потом, когда она с Григом плотненько любовь закрутила. Денег попросил… немного и надо было, а она выгнать велела. Ну ничего, ей-то потом жизнь отплатила. Ты не думай, что я злорадствую, мне ж ее жалко, дуру этакую… Чего она натворила, а?

– Вот ты мне и расскажи, чего она натворила, – Илья сунул руки в карманы, поскольку желание врезать собеседнику крепло от слова к слову. Еще немного – и не сдержится.

– Так сбежала! Да, представь себе, сбежала! От Грига! На что она рассчитывала, а? Он быстренько нашел… ну в первый-то раз она по глупости домой подалась, к мамаше своей. Старуха хоть и ненормальная, шизофреничка полная, но понимает, с кем можно связываться, а с кем лучше и не надо. Старуха сама на меня вышла, ну а я – на Грига, значит.

Сдал, вот как это называется. Интересно, почему? Из мести за то, что его, такого замечательного, бросили? Пусть и сам виноват, но все же, видать, свербела обида, нашептывала план отмщения, такой же трусоватый, как тот, кому он в голову пришел. Или причина более банальна? Деньги, деньги, деньги… проклятый металл или проклятая же бумага. Сколько ему пообещали за содействие? И заплатили ли?

Хотя… таким платят, уже ради того, чтобы вместе с пресловутым серебром переложить и вину на продающего.

– Они бы убили меня, если б знали, что я знал! – заскулил дядя Леша. – Григ ведь бесился, Григ в нее без памяти… Что нашел, а? Вот что? А она почему такая? Опять сбежала! Да, да, сбежала… на этот раз не домой, на этот раз дальше.

– Он снова искал?

– Не успел. Подох. Она его убила! Она! С лестницы столкнула и сбежала, думала – все. Только знаешь что? Я тебе скажу… я не сумасшедший, я знаю, как оно будет… я вижу, что не поверишь, но… – дядя Леша, судорожно сглотнув, поманил пальцем.

Пришлось нагнуться.

– Он живой! Нет, он подох, и хоронили даже. С помпой хоронили, урода этакого! С цветами и речами, я сам на кладбище был. А он все равно покоя найти не может, без нее-то… даже там ему нужна. Вот зачем покойнику баба?

От Леши пахло алкоголем, остро и неправильно, не было в этом запахе человеческой составляющей, той, что выдыхает кетоновые пары, приправленные сигаретным дымом и вонью телесной. Нет, запах был чистым и свежим.

– А еще… еще многие думают, что это никакой не несчастный случай. Она убила! Да, она его убила! Вот такая вот история, друг. Дай стольник, а?

Юленьке не без труда удалось сдвинуть с места массивный стол, протолкать его, сопротивляющегося, скребущего паркет, к полкам. Стол перегородил коридор, а на паркете остались две глубокие длинные царапины. Но вот ведь дело – не жалко. Бабушка сама говорила, что не стоит жалеть о вещах.

Стул Юленька взяла не на кухне, а в одной из комнат, он был высокий и с узким сиденьем, прочно закрепленном на толстой раме. И подбитые резиной ножки не должны были скользить по полированной столешнице.

А Зоя Павловна, случись ей увидеть подобное непотребство, непременно разоралась бы.

Зоя Павловна умерла, и бабушка тоже, и не это обидно, а то, что ни одна из них – а ведь Юленька доверяла им – не удосужилась сказать правду.

Впрочем, маловероятно, что фарфоровые куклы тоже что-нибудь да скажут, они по природе молчаливы.