«Обо мне, мама, не беспокойся, – писал Витёк совсем недавно. – Ты всё спрашиваешь, как старшак, облез или нет? Сообщаю: нет, хотя в районе ушей обшелушился. И в районе бровей – частично… Но мы с ним давно друзья стали. А за слабых я заступаюсь. Ещё разок с ним только, со старшаком, помахались. Цапнулись из-за татарина одного, кликуха – Гололобый. Старшак у него пакет с курагой отобрал, а потом объеденными косточками в татарина стрелял. И опять, конечно, моя горка вышла…»

Макарушка про это услыхал бы – небось, посмеялся. А Кеша тогда, небось, живо на ус-то бы намотал! Поприжался бы сразу… Он что же думает? Бронислава, она ведь не безродная какая! И Антон, это он без Витька Кешу терпит. А с Витьком они вдвоём – ого! Живо под микитки-то натычут. С ними ведь, с двоими, шутки-то плохие… Вот вернётся Витёк, и всё: живи по путёвому, друг ты разлюбезный. А не нравится – вот порог. Ступай к своим керосинкам.

Однако мысли её не понравились вскоре ей же самой.

– Да что же я сама-то? – вслух сказала она себе, опомнившись. – Немощная, что ль, какая? Да у меня Кочкин пятьдесят шестой размер носил, и то пятый угол вон как два раза искал!.. А тут – не справлюся, что ли?

Оглянувшись на козинский дом ещё раз, она прищурилась и поразмышляла, приплясывая от мороза, подождать ей Кешу или не надо. И тут же поняла: нет. Не обязательно! И хорошо, что про Витька она никому при Кеше не рассказывала. А то напугала бы раньше время!.. Так оно даже лучше, конечно.

– Привыкай, привыкай пока, – бормотала она. – Ничего! Поглядим ещё, какая тебе дороже будет: городская кошёлка, всякой всячиной набитая, или кто.

Там, где улица разделялась на две – к вокзалу и к мосту, – Бронислава, прихватив свежего снега с обочины, утёрлась им крепко-накрепко. И её даже передёрнуло.

– Это что у меня сколько сору в голове? После разговоров дурных, в козинском-то дому?.. Даже в груди тошнёхонько.

А когда проморгалась от талой воды, то увидала, что воздух кругом стал ещё синей от мороза. Ранетки и облепиховые кусты за заборами стояли тихие и напыженные, будто в накрахмаленных жёстких кружевах. И всё бело было кругом, всё – в колючем инее: и ворота, и столбы, и провода.

– Гляди-ка, зима-то – разневестилась! – ахнула Бронислава. – Ой, чисто, бело на свете! Батюшки-светы, праздник кругом.

Только новенький городской киоск, появившийся на развилке два дня назад, чернел перед нею – он был закопчён до неузнаваемости и уже не работал. Огромный амбарный замок висел на щите, опущенном на окно. Какая-то торопливая крупная надпись белела на боковой его стенке. И Бронислава не поленилась: зашла с той стороны – посмотреть. Там белая краска переходила в серую – «Не жги киоск! Зайди к хозяину!!!!!» И ещё, помельче, было приписано: «В гастиницу».

– Щас, – рассмеялась она. – Так он и разбежался. Тот, который подожёг. Нашли дурака. Ну, умора.

Облокотившись на штакетник, из соседнего двора, через улицу, на надпись смотрела Любаня, в белом полушубке и в цветастом платке.

– Собралась, что ль, куда? – спросила её Бронислава.

– Да так. Гостей провожала.

– Не Ивана Коробейникова, поди?

– Не Ивана, – покачала головой Любаня. – Ивану что? Ему бы только песни со мной на два голоса петь да с мальчишками чужими возиться. У самих-то – девчоночка одна… Ну, посидел разок да другой. По два дня кряду. Передохнул от Зинки в выходные, а вертаться надо. Девчоночка там больно махонькая, Бронь. Беленькая… Хватит уж ему людей-то смешить..

– Батюшки-светы! А я считала, он к тебе от Зинаиды по-правдышному ходит. Ты прости, я про тебя так ведь думала: не больно-то хорошо.

– Ничего, не ты одна, Бронь. Прощаю.

– Ой! – вскрикнула Бронислава, догадавшись, и прикрыла рот варежкой. – Не от тебя ли дядя Паша-то сейчас бёг?

– Ага. Все Струковы были. Впятером.

– Так ты – за Колюню, значит…

Любаня покивала.

– А про моего-то слыхала? – осведомилась Бронислава. – Про городского?

– Ну…

Чтоб не сглазить чужое, неокрепшее, счастье, Любаня ни слова не сказала больше Брониславе про её замужество. А Бронислава, из признательности, не стала расспрашивать про любанину свадьбу, тоже – чтоб не сглазить. Поэтому заговорили они обе про постороннее.

– Эти-то – совсем безголовые, – махнула Бронислава на закопчённый киоск. – Нашли, куда соваться!.. А кто же это их к нам впустил?

– Да говорят, власти в крае так распорядилися. Велели, чтоб они торговали здесь, мужик один да баба, в гостинице которые живут…

– Пизтнесмен с пизтнесменкой, значит, – понимающе кивнула Бронислава. – Пристроилися. К нам пробрались.

Любаня хохотнула. И поправила:

– Они на букву «б» по-грамотному называются.

Бронислава нахмурилась было, соображая, но сразу согласилась:

– И на «б» для них тоже ругачка подходящая. А Ильшин-то чего?

– А Ильшин сказал: пускай начнут, всё равно не удержатся. А и удержатся, говорит, мы их не под один закон закроем, так под другой со свистом подведём. Зато они потом всем чужим в городе расскажут – чтоб другие не совалися. Как понёс их по кочкам! Беда…

– Чем торговали-то хоть?

– А ничем! – коротко зевнула Любаня. – Ой, не выспалася… Вчера прилавок раскрыли с привозным-то добром. Люди наши поглядели да посмеялися. А брать не стали… Поговорили чуток: вот, отравы нам заграничной привезли, чтоб мы потихоньку бы с неё перемёрли да землю бы от себя для заграницы освободили.

– А смеялись чего?

– Да про бананы сначала смеялись. Ждали, кто первый обезьянью еду глотать начнёт. Как макака. Дяденька Летунов баб всё пугал. Наказывал им, чтоб со шкуркой только бананы-то ели. А которая без шкурки съест, та от облупленного обрюхатится сразу, от банана. Охальничал! Срамник.

– Ну, дяденька Летунов, он если день не схулиганит, то ночью не уснёт! – поджала губы Бронислава. – Умора одна с ним.

– А потом про остальное тут смеялись. Миню дурачка уговаривали, чтоб он резинку себе в рот совал. Жевательную. Пристали: «Как городской дурачок тогда будешь! С резиной в роте ходить». Привязалися: «Для таких, как ты, её привезли. Она сахаром для этого обмазанная»… Ему продавец бесплатно их давал, аж две штуки, в подарок. А Миня не взял, заплакал… Обиделся он сильно.

– Нет, ты погляди, какие люди! Миню до слёз довели, – возмутилась Бронислава. – Вот им грех за эту резинку будет. Он что, бык что ль, серку жевать? Разве же можно из человека скотину делать? Бесстыдники.

– А я, правда, капли не выспалася! – зевала Любаня. – У меня ещё и со стола не убрано. Пойду домой. Уж свежим воздухом надышалася я. Настоялася досыта – хватит.

– А кто подожёг-то? – снова оглянулась Бронислава на киоск.

– Да дети, наверно, – скучно ответила Любаня, потягиваясь. – Кто же ещё? Играют… Не в своих палят. Оно уж так ведётся, ничего…