— Дагни! Дагни! — закричал он, словно бежал по зеркальному коридору и искал, не мог найти; свечи вдруг все погасли, ветер пронесся, ледяной и соленый, роняя цветы и салфетки; «откуда он?» — подумал Янус; стул под ним упал, и он пытался найти в темноте жену и сына; как вдруг дом зашатался, и в стекло ударила волна, и побежали трещины. Янус услышал, как Дагни тоже закричала; «не бойся, Дагни, оно не бьется»; и в ответ стекло зазвенело под еще одним ударом и рассыпалось с грохотом падающих камней. В дом хлынуло море. Черное и холодное, размахнулось и дало пощечину. «Но как же так…» — Янус почувствовал, что одежда промокла; ковер поплыл; он начал звать Маркуса, не зная, что Дагни отпустила того на ночь. Вода всё хлестала и хлестала через разбитую стену; Янус не мог понять, уворачиваясь от брызг, как волны поднимаются на такую высоту; потом нашел свет; он не включался; телефон тоже не работал.

— О боже, — простонал Янус; стоя по колено в ледяной воде; и дом рушился на его глазах. И снова закричал сквозь шум: — Дагни! Трэвис!..

Они исчезли, словно их унесло водой.

Янус зарыдал. О, как было страшно; стоять по колено в воде, бурлящей и черной, сверкающей, словно в ней утонула тысяча звезд; и не слышать собственного голоса. Потом он содрал мокрый фрак, раскисшую бабочку, бросил их, погибшее; и пошел бродить по дому. Вещи крутились в воде, как игрушки; мир рушился. Он толкнул дверь в комнату Маркуса; кровать была заправлена идеально; но с тумбочки уже сбило вещи, и было непонятно, чем он живет. Янус ползал и ползал, вымок и ослеп, но нашел фонарик; и вот он работал, старый, надежный, как сам Маркус. Белый луч прошил темноту, словно меч джедая; Янус отправился на поиски…

Лесенка еще держалась. Янус цеплялся за неё, словно за идеалы; пригибался, когда скалу накрывало волной; перила дрожали и скрипели, как струны; а за спиной одно за другим лопались стёкла. Но Янус даже не оглядывался на стеклянный мир; ему важны были живые.

— Дагни! — кричал он сквозь море, как оркестр. — Трэвис!

Голос его рвался, как изношенные паруса. От соли тошнило, голова кружилась. «Ну же, — услышал он голос сильнее своего, — давай, сдавайся. Кто ты такой против меня? Жалкий композиторишка…»

— Дагни! Трэвис!

«Не найдешь, не найдешь. Они уже умерли, они уже рассматривают моё дно… Хочешь? Там жемчуга; ты таких и не видывал в своих ювелирных…»

— Дагни! Трэвис!

«Дагни-Трэвис, Трэвис-Дагни, — передразнивал голос, — славно; а может, они любовники? не задумывался никогда?..»

— Дагни…

И когда он приготовился умирать, сел, обессиленный солью, на песок, днем такой белый, такой нежный, словно домашний пломбир; и снова повторил бессмысленно: «Дагни»; словно «ботинки» или «сахар», повторенное множество раз; вдруг услышал: «Помогите, помогите!» — и секунду спустя: «Он уносит меня!..» Янус вскочил:

— Дагни!

Вспомнил, что это имя любимой; и увидел сквозь молнию в бешеном прибое Дагни и Трэвиса. Трэвис тащил Дагни в глубь моря; море крутилось вокруг них, будто смесь для супа в блендере; а Дагни вырывалась и звала на помощь. «Он хочет убить её; умереть сам и забрать её с собой», — будто разгадал сюжет; Янус бросился в воду. О, какая холодная и как рычит! заступается за своего повелителя. «Оставь их, — зашипело в голове, — пусть делает что хочет. Она ему нравится; пусть умрет».

— Нет! Дагни! Дагни! — и он пробежал по волне; от холода раскаленной; схватил Трэвиса за волосы; тот вскрикнул и обернулся, ослабил хватку.

— Янус, — прошептала Дагни и протянула руки, словно звала с собой на корабль; но Янус закричал грубо:

— Беги, я сказал, немедленно, слышишь!

И тут Трэвис ударил его в лицо — кулаком тяжелым, как якорь. Янус упал в воду, кровь потекла по губам, и защипало нестерпимо.

— Что ты делаешь, идиот, я твой отец!

Трэвис наклонился над Янусом, и Янус услышал его голос, слова, впервые для него:

— Не ты мой отец… Мне имя море… — и раскинул руки широко, и за его спиной поднялся огромный вал сверкающей воды. Янус попятился, пополз по песку.

— Трэвис, беги…

А вал поднимался всё выше и выше, и казалось, над Трэвисом зависла целая башня. Трэвис поднял руки, и башня стояла в воздухе; вокруг грохотало и билось, а внутри башни стояла тишина; вода засияла изнутри; и осветила Трэвиса; и Янус увидел его — своего сына — истинным и красивым, как бога; и глаза его — цвета воды; а потом Трэвис опустил руки — и вал обрушился на Януса…

— Но ты остался жив, — заметил точно, как хирург, Ганс.

— Да, — растерянно, словно потерял очки, прошептал Янус. Он и постарел, и помолодел от рассказа — и всё лет на тридцать; в разницу с Дагни.

— А зачем Трэвису нужна была Дагни?..

— Трэвис, зачем я тебе? — шептала Дагни; ясное небо в её словах; Трэвис несет её на руках; сильный, юный; и Дагни порой забывает — своё имя; историю города, в котором родилась; от него пахнет солью и потом; и зелеными яблоками; свежестью; и губы его, так близко, тонкие, бледные, белые цветы. — Трэвис…

Он же несет её и молчит; только дышит часто; не останавливается; а девушка слышит, как ревет море, — всё ближе и ближе. Ей холодно в платье из белого бархата.

— Трэвис, тебе тяжело, оно намокло…

Он опускает её на ноги на пляже; Дагни помнит его — днем — белый, словно жемчуг, песок; она не может от страха встать и сидит на нём, мелком и холодном. Трэвис садится рядом.

— Зачем я тебе, Трэвис, милый, скажи…

Трэвис смотрит на море; оно черное-черное; и только в глубине светится, словно там кто-то живет — зажег свечу и сидит ужинает; Дагни старается быть веселой и нежной; но как же страшно: Трэвис сидит спиной и молчит, ветер треплет шарф в красную клетку.

— Трэвис, скажи, — и тянется к нему рукой; кладет на плечо, мокрое и со слоем соли, как камень. Она думала, он вздрогнет, повернется, покраснеет, признается в любви; он разумен, знает Дагни; но Трэвис молчит, словно не слышит, и только незнакомый голос, сильный и страстный, шепчет в Дагни, словно призрак: «Ты думаешь, ты ему нравишься? Как бы не так: понравилась — отпустил бы; мне ли его не знать… Он убить тебя хочет; с собой ко мне взять. А ты хочешь — умирать? быть его невестой на дне моём; смотреть на смерти и жемчуг; девушка в белом бархате…»

— Трэвис, — она поворачивает его к себе и вдруг видит глаза, серые, как свои, черными — с тем же сияньем в глубине; понимает и ползет по песку назад. Трэвис бормочет:

— Я не знаю… Но у неё кожа как бархат… белый бархат… такого нет в море…

И волны обрушиваются на них двоих. «Трэвис! — кричит она, — мы утонем!» — и вдруг губы, руки Трэвиса рядом; и он совсем не мальчик; он знает, чего стоит любовь… жемчугов или жизни… Этого Дагни никогда не расскажет Янусу — он страдает и так; не спрашивает ничего; и Ганс говорит только о погоде и качестве сигар; где-то, в самом мраке, где колдун и кристалл, с Трэвисом Дагни стала женщиной, ночью в белом бархате…