– И кому это конкретно?

– Мужу, например.

– И с каких это пор мой муж стал относиться к категории тех, кому я звонить не могу?

– С тех пор, как я в тебя влюбился.

Он наверняка думал растрогать до слез меня этим признанием, но ошибся. Я возмутилась.

– Я не просила тебя в меня влюбляться! Ты мне всю жизнь сломал своими эгоистическими выходками! Это подло, в конце концов!

Мои слова хлестали его, как удары бичом, и от каждой моей злой фразы он сжимался, как от физической боли. Но я не хотела останавливаться.

– Отдай мне телефон и высади на берег! Я сама доберусь до дома!

Но тут он доказал мне, что далеко не тот мягкий и податливый человечек, каким порой мне казался. Резко встав, он выпрямился передо мной в полный рост и сердито рявкнул:

– Прекрати истерику, черт побери!

Истерики у меня не было, что я и доказала ему вполне наглядно, швырнув в него тяжелой диванной подушкой. От неожиданности он не успел увернуться, и она весьма чувствительно огрела его по плечу, от чего я даже радостно подпрыгнула на месте и немного себе поаплодировала.

Схватив следующую подушку, хотела швырнуть и ее, но тут он продемонстрировал, что гораздо лучше меня подготовлен к подобному единоборству.

Достав меня в длинном прыжке, повалил на пол вместе с подушкой и прижал к полу, чуть слышно чертыхаясь себе под нос.

Мне это не понравилось и я чопорно заметила:

– Терпеть не могу невоспитанных мужиков!

Это его доконало, и он громко выругался, дав мне чудненький повод двинуть его коленкой в пах. Это получилось у меня не особо удачно, небольшая амплитуда не позволила мне нормально размахнуться и нанести ему существенный урон, но он всё-таки содрогнулся от боли и с силой притиснул меня всем своим телом к пушистому ковру.

Но вместо того, чтобы оттолкнуть и подняться, вдруг принялся с неистовой силой меня целовать, что-то невнятно приговаривая. Я попыталась сопротивляться, но он был намного меня сильнее, да и, чего врать-то себе, через пару минут мне уже хотелось не сопротивляться, а вовсе наоборот.

Когда я, вскрикнув, с трудом удержалась, чтобы по привычке не повторить имя мужа, он тяжело дыша упал рядом и замер, как-то недовольно сопя. Я нахмурилась, не понимая его, но он прижался губами к моему уху и мягко попросил:

– Извини!

Мне было стыдно гораздо больше, чем ему, поэтому я грубовато уточнила:

– Да ты, оказывается, мазохист?

Не желая спорить и оправдываться, он тихо простонал:

– Не надо, а?

Мне и не хотелось скандалить, но взятую на себя роль приходилось исполнять до конца, и я предложила компромисс:

– Отпусти меня, и всё будет хорошо. Я даже никому не скажу, кому обязана этим замечательным путешествием.

Он замер, и я с вдруг откуда-то возникшим непоследовательным сожалением подумала, что он сейчас согласится, но Роман твердо ответил:

– Не могу.

– Почему это?

– Я тебя люблю.

Эти слова вызвали какое-то нервическое сокращение у меня внутри, что-то такое долгожданное и желанное, что я не сразу осознала, что это вовсе не то, чего я хочу. Или должна хотеть. Мне не любви надо, а независимости.

От всех – от непостоянных мужиков, от безденежья, от самой себя, в конце-то концов, от своей бабской сущности, которая была абсолютно уверена, что все женщины живут исключительно ради подобных минут.

Ничего не ответив на его признание, я встала, поправила платье и вышла, так и оставив его сидеть на полу, печально глядя мне вслед.

В нашей каюте прибирала Марина, ловко протирая несуществующую пыль. Встав рядом с ней, я немного подумала – стоит или нет обращаться к ней за помощью. Но она посматривала на меня с опаской и, – что для меня было в диковинку, – с тайным сочувствием. Поняв, что после происшедшего рядом со мной почти союзник, я даже не попросила, а потребовала:

– Мне нужны таблетки. Ну, вы понимаете. Не хочу никаких последствий.

Она тоже считала, что последствия мне ни к чему, поэтому этим же вечером принесла упаковку контрацептивов. Было не очень правильно начинать с середины, но я выпила таблетку сразу под номером десять в надежде, что ничего не случится. И в самом деле, критические дни пришли без задержки. Романа под этим предлогом я из каюты прогнала, чем он был сильно недоволен, но возражать не посмел.

Мне вообще порой было ужасно забавно наблюдать, как этот сильный и волевой мужчина, на которого работали даже не тысячи, а десятки тысяч человек, моментально тушевался, стоило мне лишь нахмурить брови или сделать вид, что я чем-то обижена. Тогда он принимался нарезать вокруг меня круги, заглядывать мне в глазки и вымаливать прощение.

В такие минуты Вадим просто зеленел от злости. Видимо, он принимал их за демонстрацию моей силы и личную для себя угрозу. Я никогда не пыталась проверить свои возможности, спровоцировав Романа на конфликт с Вадимом, хотя порой мне этого хотелось, уж очень доставал меня Попов с его бычьей шеей, короткой стрижкой на квадратной голове и приплюснутыми маленькими ушками.

Впрочем, после памятного испытания он против меня открыто не выступал. Тем противнее были его презрительные взгляды, бросаемые им на меня исподтишка. Мне постоянно казалось, что он только и ищет предлог, чтобы от меня избавиться. В этом наши цели были столь похожи, что порой мне хотелось предложить ему объединить наши усилия, и только моя брезгливость не позволяла мне это сделать.

Если бы не напряженность, которую чувствовала только я, да не мое стремление к свободе, мешающее мне в полной мере наслаждаться роскошным отдыхом, время мы проводили замечательно. Купались и на яхте в небольшом, но вполне комфортабельном пресном бассейне, и высаживаясь на благоустроенные греческие пляжи.

На берегу заходили в небольшие крестьянские таверны, где я с удовольствием пробовала местные национальные блюда – мусаку, греческую долму, баклаву, запеченный на открытом огне бараний окорок, равани и много различных морепродуктов, которыми так богат этот край.

Стояла настоящая жара, по сравнению с которой даже июльский нижегородский зной казался приятной прохладой, поэтому в полдень мы скрывались на яхте, включали кондиционер и отдыхали.

В крупные города мы не заходили, хотя мне очень хотелось побывать в музеях и просто побродить по улицам по-настоящему старых городов, видевших Александра Македонского и Пифагора, посмотреть на остатки языческих капищ, в общем, делать то, что делают самые заурядные туристы.

Но Пронин был категорически против, опасаясь очередной провокации с моей стороны. Он упорствовал до тех пор, пока я не пригрозила ему полнейшей обструкцией и даже частично выполнила ее, не впустив его к себе в одну из расслабляющих южных ночей, просто созданных для знойной страсти. Это его напугало, и он сдался.