вид, что ничего не произошло. Но сейчас я вижу, что эта ситуация сыграла для меня большую роль, чем я могла предположить.

Отец — это первый и, долгое время единственный, мужчина в жизни девочки. Он самый лучший и сильный. Он любит без всяких условий, что является главным отличием от всех остальных мужчин в жизни. Он подарил мне тот лучик света, о котором я так мечтала. Он перевёз меня в большой город, он сдержал обещание и сделал мою жизнь лучше, всё это время он освещал дорогу вперёд, и делал мой мир светлее и добрее. Он был рядом на каждом этапе моей жизни. Папа всегда говорил, что его маленькая девочка — эталон красоты, и ему нравились все мои платья без исключения! Мозг устроен так, что самое худшее мы запоминаем ярче, чем моменты радости, но одна ситуация не может перекрыть всё остальное, что сало проводником в мою лучшую жизнь. На протяжении всего этого времени, я неосознанно держала боль удара в самом центре своего сердца, и именно она сейчас стала моим главным упущением.

И только спустя более тридцати миллионов секунд с того дня я могу понять, что этот удар стал дружеским хлопком, чтобы очнуться в той самой реальности, в которой я живу. Перестать верить глупым обещаниям и начать действовать самостоятельно. Его любовь ко мне всегда была самая честная, искренняя и внимательная, которой я по-настоящему достойна. Достойна быть любимой достойным. Я знаю, что он всегда решит все проблемы, я убеждена в своей безопасности рядом с ним. И не найдётся ни одной причины на всем белом Свете, чтобы он смог меня разлюбить. Папа. Лучший мужчина существовал с самого моего рождения, его никогда не нужно было искать, добиваться внимания или находить оправдания своим поступкам перед ним. Папа. Самый достойный из всех мужчин. И поэтому я никогда не буду слабой.

Папа открыл мне глаза, даже не зная, что сейчас я лежу на мокром полу в осколках разбитых кружек. Только один мужчина может быть честно прощённым. И это не тот, кто сейчас держит меня на руках, касаясь ладонями моих коленей. Этот человек стал мне чужим.

— Ты тронул мои колени почти не дрогнувшей рукой.18— я слегка прищуриваю глаза и вижу, как из его глаз текут слёзы, он всё понимает. Мы безвозвратно убили всё, что нас связывало. Резко подрывает меня к себе и прижимает губами, они такие же холодные, как то кольцо. Этот поцелуй похож на спасательный жилет для тонущего за бортом. Впервые в своей жизни я не стала лгать себе, и признала то, от чего так стремительно пыталась убежать — он никогда не станет образом из моей головы.

Сегодня ночью я засну в его объятиях, проливая глухие слезы в себя. Не будет «субботних открывашек», он больше не скажет мне о любви, я не почувствую его запах над своими волосами, его кожа больше не станет моим теплом, больше я не различу его размеренный стук стоп по лестницам, не сосчитаю досочки над кроватью в спальне, пока его глазки рядом изучают мои, он больше не назовет меня «моя Агги», больше не вдохну запах подгорелой яичницы с имбирём и… почему-то именно в этот момент я вспомнила, что не зашила его футболки.

Вот теперь я знаю то, о чём открыто не говорила его мать. Я держалась за тонкую нить того, что никогда с нами не произойдёт. То, что так размыто радовало моё воображение не приобрело чётких границ, и мы всё потерли. Мы потеряли буквально «нас», и ноющая физическая боль от осколков кажется просто царапиной в сравнении с тем, что раскололось внутри. Белоснежная кухня никогда не была такой ужасающей — разбитые кружки, рассыпанное сдобное печенье, кровь, перевёрнутый стул… Дальше нельзя.

Он будет прижимать меня так сильно, что мне даже станет душно. Я буду знать, что он не спит, но мы не произнесем ни слова до утра. Я знала, что это последний раз в нашей жизни, когда мы засыпаем вместе.

«На столике чай, печения сдобные,

В серебряной вазочке драже.

Подобрала ноги, села удобнее,

Равнодушно спросила: «Уже?»

Протянула руку. Мои губы дотронулись

До холодных гладких колец.

О будущей встрече мы не условились.

Я знала, что это конец.»19

XVII

Я практически не спала всю ночь и, с ранним восходом солнца, поднялась, собрала свои вещи, словно меня никогда здесь не было и уехала, представляя, как утром Артём проснётся и подумает что-то вроде «Как всегда… ушла.» Домой я прихожу совершенно разбитая, падаю на кровать, и засыпаю до первого телефонного звонка. Я кинулась сонная за телефоном, как в припадке, подсознательно желая увидеть конкретное имя… но тщетно. Я знала, что в этом нет никакого смысла.

— Агата, за тобой заехать? — Альфит с Мариной уже едут на тендер. Артём тоже там будет, но приедем мы уже не вместе. Не вместе и не вместе — во всех пониманиях этого слова.

— Вы подождёте меня снова?

— Полжизни?

— Именно.

— Конечно, лучше остаток на весле, чем всю жизнь в грусти! — даже в разбитом состоянии мне хватает сил, чтобы оценить его юмор. Обожаю этого татарского остряка. Накидываю на себя, поглаженное на вешалках, платье и надеваю туфли, беру свое бордовое пальто, брызгаюсь духами и выхожу. Макияж успею нанести в машине.

— Так, так… Мы ждём подробностей. — Марина поворачивается назад и не заводит машину, ожидая моего рассказа.

— В каком смысле?

— Я о том, что у тебя на щеке. — Смотрю в зеркало машины и понимаю, что на скуле у меня шрам от вчерашнего пореза осколком.

— Нет, скажи, ты, в отличие от нас, живёшь в каком-то боевике? Или кого-то убиваешь на досуге?

— Уже убила, Альфит.. — любовь. Представляю, как удачно подтверждаю шрамом, сложившееся обо мне, впечатление бунтарки на открытии «Мезона». И меня это, по правде, очень смешит со стороны. Надеюсь, сегодня всё пройдет без инцидентов. Хотя, мне ли чего-то уже бояться?

Мы выходим из машины, и я снова попадаю в мир красивых платьев, но сегодня прохожу мимо, даже не обращая внимания, на их тени. Я неброско пытаюсь найти только одну фигуру, но пока безрезультатно. Вижу, как Виктор непринужденно общается с людьми за столом возле больших колонок.

Его появление вызывает у меня удивление, так как «Инвест Стройкомплекс» сняли с тендера, и сегодня будет выступать наш партнёр. Но, видимо, Виктор уже не мог не прийти — на кону сто восемьдесят пять