– Видите вы меня насквозь, Фёдор Иванович.

Пока пили чай, Женя изложила старику суть своих изысканий. Во-первых, ей хотелось бы узнать все о том, первом, музее в Отрадном, о его смотрительнице и что с нею стало. Остались ли какие-то документы и где можно хоть что-то найти. Во-вторых, ей хотелось найти информацию о графской дочери Марии Александровне Орловой, которая, судя по всему, умерла в Отрадном, перед самой революцией или в ее первые дни.

– Что ж, Женя, ты пришла по правильному адресу. Тебе даже не придётся ни в каких бумагах копаться, я сам тебе все расскажу. И про музей, и про Марию Орлову… очень жуткая была история с ней…

– Так вы знаете?

– Я же местный, Женя, родом из деревни Семёновка, что вон за тем лугом. Я много чего знаю…

В прошлое давно пути закрыты,

И на что мне прошлое теперь?

Что там?– окровавленные плиты

Или замурованная дверь,

Или эхо, что еще не может

Замолчать, хотя я так прошу…

С этим эхом приключилось то же,

Что и с тем, что в сердце я ношу.

«Эхо»

Анна Ахматова

– Я родился вот здесь, неподалёку, Женя. Можно сказать, под сенью старинной усадьбы. Родился в далеком 44-м, война тогда ещё шла, но я этого, конечно, не помню. А вот усадьбу помню сызмальства. Тогда она была под охраной государства, на территории располагалась школа НКВД. Позже, с конца пятидесятых здесь были детские лагеря. Однако постепенно все пришло в упадок, и к восьмидесятым большинство зданий разрушилось. А вот в конце девяностых бывшее здание поместья со всеми прилегающими постройками отдали в пользование Историко-географического университета. В то время ректором был некто Петров, который нашёл мецената из новых русских, кажется, фамилия последнего была Большов. Вот на его деньги здесь все и восстановили. В двухтысячном году и музей открыли. С тех пор я здесь и служу.

– А почему этот Большов вдруг решил университету помочь?

– А кто его знает, Женя, время тогда такое было. Все эти новые русские: деньги бешеные, делали что хотели. Видимо, этот Большов имел какие-то тесные отношения с ректором, может, родственником был, а может, надоело воровать, деньги девать некуда было, вот и решил прослыть покровителем наук.

– Ну нам-то это и неважно. Главное, что он усадьбу не выкупил и не устроил в ней казино.

– Да, в те годы такого можно было ожидать.

– Значит, вы всю жизнь прожили в Семёновке и работать сюда же вернулись?

– В Семёновке я родился и вырос, Женя, а потом пришёл возраст, поступил в университет. Тоже вот, как и ты, учился на историческом, потом стал изучать музейное дело. Всю жизнь в самой Москве проработал, а в Отрадное перевёлся работать, когда узнал, что старое здание восстанавливают и планируют делать здесь, на факультете, музей. Мне тогда 51 год был. Я, считай, этот музей по крупицам и собрал. С 1995-го мы с тогдашними моими помощниками искали всякое старинное барахло: то столик в каком подвале найдёшь, то старое письмо из полусгнившего секретера вытащишь. Вот так и собирали своё хозяйство. Когда в 2000-м году музей официально открыли, здесь, почитай были пустые стены, но к 2005 по старым антикварам много чего удалось найти. Хотя некоторые ценные находки у нас большие музеи забрали. В Третьяковке, например, есть коллекция бюстов Орловых. А ведь это наши сокровища, местные.

– Какой же труд вы проделали, Фёдор Иванович… И как жаль, что усадьбу разграбили, – вздохнула Женя. – Я читала, что в 1925 году из усадьбы вывезли тысячи предметов: утварь, мебель, картины…

– Так и есть, Женя. Теперь все это оседает где-то по частным коллекциям, а большая часть, скорее всего, уничтожена. Тогда новая власть не ценила красоту, считала все это буржуазными пережитками.

– А что вы знаете про первый музей? И кто после революции всем заведовал? – Женя наконец-то подвела старика к разговору о том, что ее интересовало больше всего.

– Первый музей… – Фёдор Иванович глубоко задумался. – Я-то те времена не застал, конечно, но люди многое рассказывали, да и сейчас в Семёновке у нас есть ещё люди, которые те времена помнят.

Женя, не веря, уставилась на старика.

– Как помнят? С революции уже сто лет как прошло.

– Не сами, конечно, помнят, а по рассказам стариков. Есть у меня один старинный друг, Женя, Терентий Павлов. Он всю жизнь прослужил могильщиком. И его отец тоже могильщиком в наших краях служил. Так вот, отец Терентия в 1917 году был молодым парнем и много чего понавидался тут. Он нам с детства все время страшные истории про усадьбу рассказывал, а потом, когда я уже университет закончил, стал историком, заинтересовался местными преданиями, он мне и Терентию как-то рассказал про ту самую графиню Марью, про которую ты меня сегодня спрашивала…

Женя почувствовала, как кожу покрыли мурашки. Ей становилось жутко, и в то же время она сгорала от любопытства.

– Если, Женя, у тебя время есть, пойдём-ка со мной в Семёновку к деду Терентию. Он хоть и совсем старик, ему уж за 80, но из ума не выжил. Он тебе поподробнее расскажет, что отец его нам говорил, да и могилку той самой Марьи покажет.

От такого Женя отказаться не могла. Она могла не только узнать нужную ей информацию, но и в буквальном смысле слова прикоснуться к истории.

– Конечно, пойдёмте.

Она уже вскочила было и собралась к выходу, но Фёдор Иванович ее остановил.

– Да погоди ж ты, егоза. Сначала послушай, что я тебе про музей расскажу, а потом в деревню пойдём.

– Ой, я и забыла.

– Вот-вот, все торопишься куда-то, – засмеялся Фёдор Иванович.

А рассказал Фёдор Иванович следующее:

– В 1918 году, значит, когда первая волна убийств и мародерства улеглась, новое правительство усадьбу закрыла, разграбление прекратила, хотя к тому времени очень много ценностей отсюда уволокли.

– А кто грабил-то, Фёдор Иванович?

– Да кто тогда грабил, Женя? Господ свергли, имение, значит, стало ничейное, вот и воровали все кому не лень. Свои же и грабили: прислуга, дворовые, деревенские. Все, кто раньше, на усадьбу работал, теперь хотели урвать кусок себе. Да если у нас в Семеновке по старым сундукам порыться, да в темные углы заглянуть, то, небось, в каждой избе найдётся что-нибудь вот отсюда, из господских хором. Да и в деревне, что через парк лежит, в Отраде, тоже сокровищ немало. Так вот, в 18-м году эту лавочку, как говорят, прикрыли. Усадьбу закрыли и сделали здесь музей, чтоб демонстрировать рабочему классу – новым хозяевам жизни, так сказать, – всю суть прогнившего империализма. Открыли для посещения несколько залов, куда снесли все ценное барахло. А смотрительницей за всем этим поставили некую Анну Дмитриевну Стромову. Она при последних графах была то ли горничной, то ли экономкой. Отец моего дружка, того самого Терентия, эту Анну Дмитриевну хорошо помнил. Они, почитай, ровесники были. Говорил, огонь была баба. Молодая, статная, в самом соку.