Фёдор Иванович вдруг прервал себя на полуслове и начал собираться:

– Нет, Женя, пошли всё-таки сразу к Терентию. Он лучше меня все это расскажет. Я-то только изредка эти истории слышал, а вот Терентий от отца своего, почитай, постоянно этим байкам внимал. Так что давай захватим пирожков твоих, угостим ещё одного старика, – засмеялся Фёдор Иванович.

– А он точно дома?

– Да дома-дома, где ему еще-то быть. Он меня лет на десять старше, совсем уж старый. Он дальше своего двора редко ходит.

Закрыв музей во внеурочное время, Женя и Фёдор Иванович вышли на улицу.

– Холод-то какой. Мы пешком пойдём? До Семеновки, наверное, минут тридцать идти.

– Обижаешь, Женя. Я тебя сейчас прокачу с ветерком.

– Так вы на машине?

– Конечно, дочка. Стар я, чтоб по зиме такой путь на своих двоих проделывать. А вот летом бегаю, хоть бы что, – засмеялся Фёдор Иванович.

Пока он прогревал старую «девятку», Жене позвонил Тамерлан, узнать, как она. Они не виделись с Рождества, следователь был занят в управлении с раннего утра и до позднего вечера, да ещё вчера бывшая жена Ирина снова просила его приехать. Опять что-то Марат натворил. Женя договорилась, чтобы Тамерлан приехал к ней завтра вечером, как покончит с работой. У неё наверняка будет что ему рассказать по поводу автора найденного ею дневника.

Тем временем, пока Женя разговаривала по телефону, они уже практически подъехали к деревне.

– А это что же, та дорога, по которой наш 208-й автобус ходит до метро? – спросила Женя.

– Нет, эта дорога сразу выходит на трассу за деревней Отрада, здесь ходит 25-й маршрутный.

– Значит, на нем мне от вас до Москвы можно добраться.

– Да, Женя, только на нем и доедешь. Да здесь и нет других автобусов. Наша деревня да ещё одна за ней. К нам сюда даже маршрутки не заходят. Но автобус ходит регулярно, так что не волнуйся, сейчас выслушаешь наши с Терентием байки, а потом я тебя до автобуса провожу.

Фёдор Иванович остановил машину у старенького, но опрятного домика, открыл ворота и загнал машину во двор. Гаража у него не было. К деду Терентию отправились пешком, он жил на соседней улице. Уже на самом подходе к дому встретили какую-то девицу. Она стояла посреди улицы в заношенных штанах и расстёгнутой телогрейке, под которой, судя по мелькавшей белой плоти, был только бюстгальтер. Девица была молодая, не старше двадцати пяти, но в стельку пьяная.

– А, Иваныч, – громко заорала женщина. – Дай закурить, а?

– Вот шалава рыжая, Валька, – смачно выругался Фёдор Иванович. – Шла б ты домой, дура.

– Бабу что ль себе нашёл? – гоготнула Валька, уставившись на Женю осоловелым взглядом. – Городскую притащил, значит, старый паскудник. Я тебя, значит, не устраиваю.

– Тьфу ты, дура. Время двенадцать, а она уже налакалась где-то.

Они прошли мимо, а Валька ещё долго кричала им вслед какие-то матерные слова.

– Фёдор Иванович, я и не знала, что вы так ругаться умеете, – улыбнулась Женя. – Я думала, вы интеллигент.

– Эх, Женя, да с такими людьми можно только на их языке общаться. По-другому они и не поймут. Вот Валька эта, девка молодая, красивая, а ведь пьёт не просыхая. Глаза б мои не глядели, – махнул он в сердцах рукой. – А вот и дом Терентия, пришли мы.

Отперев калитку, вошли в палисадник. Фёдор Иванович постучал и, не дожидаясь ответа, вошёл.

– Терентий, спишь, что ли? – позвал он.

– Уснёшь тут, – услышала Женя ворчливый старческий голос. – То один придёт, то второй, чтоб вас.

– Дед в хорошем настроении, – подмигнул Фёдор Иванович Жене. – Смотри, вот какую красавицу я тебе привёл.

В комнату, где они стояли, ковыляя вошёл очень старый человек. Он был коренаст и жилист. Голова лысая, но из-под лохматых бровей на Женю смотрели любопытные выцветшие от старости глаза.

– Что, Федька, никак невесту нашёл?

– И ты туда же, тьфу на вас.

– А ещё кто?

– Да Валька, уже вон ползком по улице ползает, на ногах не стоит.

– Ну, давай знакомь меня со своей красавицей.

Познакомились. Женя достала припасенных пирожков, и старик Терентий, смотревший до этого с подозрением, тут же расцвёл. За чаем Фёдор Иванович рассказал другу суть их с Женей визита.

– Про Анну, значит, знать хотите да про графскую дочку Марью?

– Да, Терентий. Я было и сам начал Жене рассказывать, да ты побольше меня помнишь. Твой отец ведь знал их обеих.

– Знал…

– Ну что, расскажешь?

– Расскажу, чего не рассказать-то? Анну эту Стромову не только мой отец хорошо знал, а, почитай, вся деревня. Она ж из местных была, жила в последнем доме на этой самой улице. С родителем моим они ровесники были, оба с 1897 года.

– А что, и дом ее сохранился? – с надеждой в голосе спросила Женя.

– Да где там. Мать эту Анну незнамо с кем прижила, поговаривали даже, что от тогдашнего барина родила ее.

– От графа Орлова?

– Ага, только черт его знает от какого. Много их тут было, отец да два брата. Все, говорят, кобели знатные. Всех девок деревенских перепортили. В общем, кто Анькин отец был, никто не знал, но с графской дочкой Марьей были они чем-то похожи. У обеих волос рыжий был. Только у молодой барыни темный, медный, вроде как у тебя вот, дочка, а у Анны ярко-рыжие косы были, в золото. Мать Аньки в усадьбе швеей была и сызмальства Анну к этому делу приучила. Но умерла она рано, а Анну к себе тетка забрала. Не помню, как звать ее, но она, кажись, в господском доме экономкой служила. Ну вот и Анна при ней. А больше у них никого и не было. Дом их в деревне забили досками, да так он и сгнил. До сих пор вон одна печная труба торчит, а больше ничего там не осталось. Стромова девушка была красивая. Мой покойный родитель рассказывал, что все деревенские и дворовые по ней с ума сходили. И он в том числе. Да только она, живя безвылазно в большом доме, совсем зазналась, от деревенских парней нос воротила. Неровня они ей были, значит. Хотела лететь голубка высоко, да, не успев расправить крылья, упала больно.

– То есть? – не поняла Женя.

– Да обрюхатил ее кто-то, родила она, кажись, сына как раз после революции. Говорят, сам старый граф к ней частенько захаживал. Вот, видимо, и заделал ей ребёночка, а сам потом в Париж укатил. Мой-то отец к этой Анне сватался, очень уж она ему нравилась. Рассказывал, что аккурат после революции, когда стали всех господ из их родовых имений гнать да побивать, мой папаша к ней и посватался. Мол, нет теперь у нас барина, и ты теперь ничейная, так что давай свадьбу сыграем. А она, говорит, рассмеялась так злобно, презрительно, под ноги отцу плюнула и говорит: «Да я лучше в какой канаве сгнию, чем буду жить с таким вот деревенским отродьем!» Строила из себя образованную, а ругалась почище деревенских баб. Да-а… вот такая была Анна эта Стромова.