Они изумленно смотрели на меня и улыбались.

– Судя по всему, ты действительно любишь бороться, – сказал доктор Литке и расхохотался.

Мне кажется, что где-то, в глубине души, они тоже недолюбливали доктора Малагу.

Через несколько часов молоденькие санитары собирали в огромный пакет все подаренные мне мягкие игрушки, шампуни, шоколадные конфеты, красочные открытки – скромное приданое моей новой жизни… Я переезжала в палату к маме. Я одержала свою первую маленькую победу. Я попрощалась со своей итальянской соседкой по палате, и мы пожелали друг другу удачи. Я пообещала, что буду ее навещать.

P.S. Через год, случайно встретив меня в одном из светлых коридоров Университетской клиники города Эссена, доктор Малага набросится на меня с такой отеческой нежностью и любовью, что поломает мои солнцезащитные очки. Я отброшу остатки очков в сторону и отвечу ему взаимностью. На этот раз я не буду скрывать от него своих слез, потому что это уже будут совсем другие слезы – прозрачные капли бесконечной радости и благодарности.

Меня везут… опять эти белые потолки… я вижу, как один из медбратьев открывает двери какой-то комнаты… Но где моя мама? Вы опять будете меня колоть? Резать? Опять трубки? Я не хочу… пожалуйста. Мне обещали, что меня отвезут к маме в палату. И… это действительно палата… Я вижу девушку… она лежит и смотрит телевизор… точнее, она смотрела в одну точку, но при этом работал телевизор… Где моя мама?

«Ein, zwei, drei»[36]… и я уже в воздухе… – Молодые сильные медбратья подняли мое тело и перетащили его с носилок на кровать. Странно… я вешу пятьдесят пять килограмм… неужели один бы не справился?

– А вы уверены, что я должна быть в этой палате? Насколько мне известно, я должна лежать в одной палате с моей мамой. – Я задавала этот вопрос, но заранее знала, что немцы не ошибаются.

– Нет-нет… все правильно. Это распоряжение доктора Малаги. Мы должны были перевезти тебя из реанимационного отделения в эту палату. Тебе здесь будет очень хорошо. Если тебе что-то нужно, ты должна нажать на кнопку. Если ты захочешь попробовать привстать – просто протяни руку к треугольнику над своей кроватью… и подтянись, как на турнике… только осторожно. Скоро тебе привезут еду. У тебя все будет отлично. Ты можешь смотреть TV на разных языках, слушать музыку…

– Отлично. Спасибо. Когда я смогу увидеть свою маму?

– Очень скоро.

– Огромное спасибо. А можно одну просьбу?

– Да, конечно.

– Я хочу видеть доктора Малагу.

– Он всегда очень занят. Но если тебя что-то волнует, мы сможем у него спросить.

– Нет, спасибо. У меня к нему личный разговор. Пусть он навестит меня, как только сможет.

Медбратья переглянулись, заулыбались и вышли из палаты.

Девушка продолжала смотреть в одну точку. Она выглядела измученной и несчастной. Время от времени она громко стонала. Она смотрела ТВ в наушниках, чтобы не мешать мне… на случай, если я захочу посмотреть другой канал. На ее ТВ мелькали итальянские субтитры. Наверное, она итальянка. Почему-то сразу вспомнился Лондон и мой итальянский мальчик по имени Андреа Симонетти. Его папа был владельцем какого-то итальянского футбольного клуба…

Я тоже включила TV… нашла английский канал… но я, так же как и эта девушка, ничего перед собой не видела, а смотрела в одну точку. Я злилась. Я не понимала, зачем меня обманули. Мне же обещали, что я буду в одной палате с мамой. Мне совсем не хотелось лежать рядом с этой девушкой.

Девушка сняла наушники… и застонала. Я почувствовала на себе ее взгляд… и тоже сняла наушники. Я понимала ее без слов… ее глаза спрашивали меня только об одном: «Ты меня понимаешь? Тебе так же больно, как и мне?»

– Come ti senti?[37]– спросила я.

Ее глаза загорелись от счастья..

– Tu… parli Italiano?[38]– в ее голосе было столько итальянской надежды, что я не смогла ей соврать, хотя мне не очень хотелось разговаривать.

– Si, un po… Hai male?[39]

– Si… tanto… e tu?[40]

– Si… e sono cosi stanca… e ho fame… molto…[41]

Через пять минут в палате собралась целая толпа. Они все пришли навестить ее: шумные, веселые, темпераментные итальянцы… Ее родители… и ее парень. Они очень громко говорили, что-то оживленно обсуждали, жестикулировали и расспрашивали ее про меня. Моя соседка уже знала, что я понимаю то, о чем они говорят, поэтому я решила одеть наушники, чтобы их не смущать.

– Ее зовут Джулия, ей только исполнилось восемнадцать лет… и ей так же больно, как мне… – Это было последнее, что я услышала прежде, чем в моих ушах зазвучала немецкая речь из телевизора.

В этот момент я увидела, как открывается дверь палаты. Нам принесли еду.

Я не ела уже три или четыре дня… мне было «запрещено». Но когда я увидела перед собой поднос, я оторопела: жареная курица… Пармская ветчина… Камамбер… спагетти «Болоньезе»… Я с горем пополам стянула с себя наушники и окликнула молоденькую сестричку:

– Простите, вы, наверное, ошиблись… Я только после трансплантации… Меня буквально полчаса назад перевели из реанимации в палату… и… в Украине мне не разрешали даже есть яблоки…

– Тебе можно абсолютно все. Так сказал профессор Брольш. Тебя же доставили к нам самолетом из Израиля… тебе там тоже что-то запрещали? В Израиле даже язву желудка лечат кока-колой… Приятного аппетита. – И сестричка направилась к моей соседке.

Я была такая голодная, что готова была есть руками… но я не могла… Я не могла приподняться… не могла дотянуться до заветного треугольника, который висел над моей кроватью… Треугольник надежды… Казалось, что вилка и нож были от меня так же далеко, как Австралия… малейшее движение доставляло мне дикую боль, и эта боль была намного сильнее чувства голода. Я чувствовала все запахи… смотрела на эту еду… но я была беспомощна… я была обыкновенной тряпичной куклой. Я просто отвернулась от подноса к стене, закрыла глаза и старалась не дышать, чтобы не чувствовать волнующий аромат итальянской пасты… Я чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. И вдруг мою грустную тишину нарушил красивый мужской голос, который прозвучал совсем близко: «Julia… devi mangiare qualcosa…»[42]

Итальянский бойфренд моей соседки по палате молча взял с моего подноса нож и вилку… отрезал кусочек Пармской ветчины и протянул мне… К горлу подступил ком… и из моих глаз ручьем хлынули слезы… Этот незнакомый человек… он кормил меня так, как кормят ребенка… или любимую женщину, а я жадно глотала все, что он мне давал и сквозь слезы повторяла «Grazie… Molto grazie… Grazie mille»[43].