«Замок» не дрогнул. «Замок» смотрел на полковника и на пистолет и не пытался уйти с траектории возможного выстрела.

Но выстрела не последовало. Ни в ту, ни в другую сторону.

— На. Забери, — сказал Зубанов. — Стреляться я не буду. Потому что слишком многие этого хотят. «Замок» принял пистолет и сунул его в карман.

— Извини, командир.

«Замок» не был предателем. Был военным диверсантом, который ради сохранения целого был научен и умел жертвовать частным. Например, ради спасения боевой группы жертвовать отдельными бойцами. Или даже командиром. В боевых или приближенных к ним условиях.

Сложившиеся условия были почти боевыми. Хозяина убили. Причем не исключено, что убил бывший начальник его охраны и непосредственный командир «замка», полковник Зубанов. Потому что имел к тому основания, не имел алиби и оставил на затворной части винтовки отпечатки своих пальцев.

Само по себе убийство «замка» трогало мало. Трогало то, что полковник не согласовал с ними свои планы. И тем подставил под удар личный состав Вначале выстрелом. Потом побегом.

Но даже если предположить, что полковник не виноват, что он никого не убивал, все равно он остался в одиночестве и остался в стороне. И значит, сдавать следовало его, сохраняя личный состав. И сохраняя нового командира. То есть себя.

Такое решение было наиболее целесообразным в сложившейся ситуации. И значит, единственно верным!

— Прощай, командир!

— Будь здоров!

Зубанов тоже не считал своего бывшего зама предателем. Потому что в аналогичных условиях поступил бы точно так же. Точно так же, как тот поступил с ним…

Полковник лежал на койке и подводил итог своей жизнедеятельности. Печальный итог. Потеря службы. Теперь вот потеря работы. В самом скором времени — свободы. И самая страшная потеря — потеря друзей. Бывших своих сослуживцев.

Он снова остался один. На этот раз — совершенно один! Без работы, семьи, близких ему людей. Но самое главное — без иллюзий. И значит, без перспектив.

Зря он не взял предложенный «замком» пистолет.

А может, не зря.

Он проиграл свой бой. Но он не капитулировал. Не сдался на милость победителя. Потому что никогда не сдавался.

Он, конечно, проиграл, но еще не убит. И значит, может попытаться чуть дороже, чем ему предложили, продать свою жизнь.

Да — он один! И в этом его слабость. Но и сила. Одному терять нечего. Кроме жизни. Которая при нынешнем раскладе не в счет.

Полковник внимательно огляделся по сторонам. Более внимательно, чем раньше. Он искал средства защиты. Искал оружие, пригодное для боя.

Например, кровать…

Кровать вбетонирована в пол, но у нее есть каркас. Металлический каркас. Который можно попытаться разломать на отдельные отрезки, получив увесистые металлические дубинки. У стульев можно выломать ножки…

Полковник сбросил с кровати матрас.

— От сволочи!

Кровать была нестандартная. Сваренная из массивных уголков, между которыми были растянуты пружины, Такую кровать разобрать было невозможно. Но можно было выдернуть из сетки соединяющую пружины проволоку.

Полковник несколько раз сильно в месте соединения пружин ударил ногой по сетке. Проволочные дужки разогнулись и свободно повисли. Зубанов освободил их, расправил по всей длине, одну из сторон согнул кольцом и обмотал плотными слоями ткани. Другую — заострил. Получились небольшие, наподобие шила, заточки.

Теперь он был относительно вооружен. Причем не только кроватной проволокой и ножками стульев. Но еще готовностью драться. Готовностью убивать. И умирать. Именно этим, а не заточенной о металлическое ребро кровати проволокой он был опасен.

Встать за дверью, ведущей в туалет, дождаться, когда они откроют дверь, или самому распахнуть ее, заклинить стулом в полуоткрытом положении и, пропуская противников по одному, бить их в не защищенные бронежилетом части тела. Бить в лицо. И в горло.

А еще лучше вырубить свет и затаиться левее дверного проема…

Полковник много раз отрепетировал будущий бой. Он вставал за дверь, приоткрывал ее, засовывал между ней и стеной стул и бил воображаемого противника в воображаемое горло заточкой.

Снова вставал и снова бил!

Потом выключал свет и, передвигаясь в полной темноте, снова бил! На ощупь Заранее до сантиметра выверив свое местоположение и траектории ударов. И точно представляя, где может быть лицо открывшего дверь врага.

И этим умением драться в полной темноте он был тоже сильнее противника.

Он был сильнее противника по многим пунктам. Но победить не мог. В принципе не мог. Потому что был один против многих. И был не в открытом на четыре стороны поле, а в замкнутом, с единственным выходом помещении. Он мог убить одного, двух, трех врагов. Мог даже четырех! Но пятый должен был убить его. Хотя бы потому, что заточка против пистолета не оружие.

Из этого бетонного мешка полковнику выхода не было.

Он это знал и был к этому готов.

Ночью, в конце вторых суток, зазвонил телефон.

— Да!

— Это я, полковник.

— Я понял. Когда?

— Теперь.

— Значит, уже приехали?

— Приехали. Через десять минут они будут у тебя.

— Спасибо, что предупредил.

— Я могу что-то для тебя сделать?

— Можешь. Прикончи легавых и брось мне вниз их головы.

— Нет. Этого не могу. Если что-нибудь попроще…

— Тогда — спасибо. Все, что ты мог сделать, ты уже сделал.

— Последнее слово.

— Говори.

— Прости, полковник.

— Бог простит.

Трубка зазвучала гудками.

Зубанов подошел к двери. Открыл ее. И, с корнем вырвав провод, бросил в темный коридор телефон. За ним, один за другим, стулья. Матрас. Телевизор. И все, что попало под руку.

Он загромождал подходы к двери, лишая превосходящие силы противника маневра. Об эти стулья и телевизоры его враги должны были спотыкаться, должны были падать, должны были мешать друг другу. Этот бытовой хлам выполнял функции противотанковых ежей, защищающих танкоопасные направления.

Ладно, пусть идут. А там посмотрим, кто кого. И кто — скольких.

Полковник подтащил к двери, прислонил к стене ножки стульев, сложил в нагрудный карман ручками вверх заточки. Три — две остриями вверх и вниз и одну между пальцев вперед — зажал в кулак правой руки.

Еще раз осмотрел поле скорого боя и выключил свет.

Теперь он был готов к отражению атаки. Теперь он…