Рейн потянул Чарити за собой, увлек за каменную колонну и, прижав к себе, приложил палец к усмехающимся губам, призывая к молчанию. Пинноу рано или поздно придется бросить поиски и уйти несолоно хлебавши.

Дважды барон оказывался настолько близко, что вполне мог бы их обнаружить; они слышали, как он пыхтит и отдувается, топает ногами и бормочет что-то себе под нос. Затаив дыхание, молодые люди бесшумно скользнули из-за своей колонны к дверям и, неслышно ступая, спрятались в молельной нише. Их распирал дурацкий смех, как если бы они были проказливыми детьми. Через некоторое время призывные вопли барона смолкли. Чарити подвела Рейна к окну. Они увидали Салливана Пинноу, с непокрытой головой шагавшего к Стэндвеллу. Вокруг барона скакало и описывало круги нечто серое, четвероногое… державшее в зубах дорогой кусок крытого шелком войлока.

Холодные мрачные монастырские стены наполнились раскатами хохота. Она подняла голову и смотрела, как веселье, прыгавшее в его глазах, смягчается и начинает сиять более нежный свет. Он наклонился и коснулся губами кончика ее носа, подбородка, губ. Она замерла, сосредоточившись на этом изысканном наслаждении. Затем, к ее великому удивлению, он выпустил ее, взяв за руку.

— Покажи мне развалины.

Она кивнула. Неожиданная нежность этих легких прикосновений сделала их ближе друг другу, чем прежние, куда более страстные поцелуи. Захваченная новым чувством приятного предвкушения, она стала водить его по аббатству, рассказывая историю этого места, а заодно и то, как оно связано с прошлым ее семьи.

Не раз взгляд его обращался к ее юбке, изящно колыхавшейся вокруг ног. Ее глаза нечаянно останавливались на его длинных, обутых в сапоги ногах, мышцы которых так и перекатывались под шерстяной тканью. Оба поглядывали украдкой на свои сцепленные руки: его рука была такая темная и сильная, ее — светлая и тоненькая…

Когда они спустились ниже уровня дортуаров, туда, где когда-то расположены были кладовые и винные погреба, Рейн вдруг напрягся и непроизвольно сжал пальцы. Она обернулась посмотреть, но увидела только, что лицо у него каменное, точь-в-точь как окружающие их стены, а взгляд тревожный и устремлен куда-то за ее плечо.

— Давай уйдем отсюда, — процедил он сквозь зубы. Паутина! Здесь все было затянуто паутиной! Она потянула его к дверям. Как только они оказались на ярком солнце, он немного расслабился. Она повела его через заросшую травой поляну, некогда бывшую монастырским двором. Несколько минут они шли, держась за руки, в глубоком молчании, уходя все дальше от сырости и холода, навстречу солнцу и скалистому склону, сбегавшему к морю.

Подле развалин круглой сторожевой башни на самом краю аббатства, где было полным-полно каменных глыб, они нашли укромное местечко. Высокие густые травы стелились под их ногами, их окружил тихий и мерный шум волн. Он приостановился, она обернулась к нему.

— Извини. — Она вгляделась в его лицо: челюсти были упрямо сжаты. — Я забыла. А почему ты так ненавидишь пауков?

Рейн кинул на нее беспокойный взгляд, и она испугалась, что он рассердится на нее. Глаза у нее были теплые и ясные, волосы, золотившиеся под солнцем, нимбом окружали лицо. Внезапно ему захотелось рассказать этой девушке то, о чем не знала ни одна живая душа.

— Я… словом, однажды я оказался запертым в трюме корабля. Там этих пауков были сотни… — Она кивнула, принимая это в качестве объяснения, но он видел, что она не понимает. — В тропиках пауки бывают… ну, с кулак взрослого мужчины. Тарантулы. — Он сглотнул, чувствуя, как его охватывает паника при одном воспоминании о них. — Когда я был мальчишкой, на Барбадосе, самым большим лакомством у нас считались бананы, которые обычно доставлялись морем. Однажды я вместе с другими ребятами забрался на борт грузового судна, чтобы украсть немного этих плодов, и оказался запертым в трюме, где были бананы… и многие сотни пауков. Тарантулы имеют обыкновение прятаться внутри гроздьев бананов, и рабочие снимают урожай, даже не замечая, что пауки засели между стеблей. Я просидел в трюме много часов… а проклятые пауки ползали вокруг…

Он с силой сжал ее руку, а когда она ответила ему пожатием, выражение в глазах его изменилось. В голосе его зазвучали привычные сардонические нотки.

— Это должно казаться страшно забавным… то, что мужчина так… так…

— Боится пауков? — договорила она за него, поднимая руку с намерением коснуться его щеки. Однако рука ее остановилась на полдороге, она покраснела и отдернула бы руку, если б он не удержал ее в своей. — По-моему, ничего особенного в таком страхе нет.

Едва руки их соприкоснулись, как знакомое тепло стало разливаться по его телу и холодный узел напряженных мышц внизу живота растворился в этом тепле.

— Каждый человек чего-нибудь да боится, — заметила она негромко. — Я вот пугалась темноты, когда была маленькой, и до сих пор боюсь воды. Бабушка опасается дурных примет, а Гэр Дэвис — лошадей и молнии… и почти все люди страшатся смерти. Мой отец всегда говорил, что главное — это не позволять, чтобы страх помешал тебе сделать то, что ты должен или хочешь. — Стоило ей упомянуть отца, как на нее накатило уже привычное ощущение утраты. — Ведь ты и теперь любишь бананы, верно?

Рейн ласково погладил ее по щеке. Он совсем размяк от ее утешительных рассуждений, да и от краткого приступа печали по покойному отцу, который он ощутил вместе с ней. Грусть охватывала ее всякий раз, когда она упоминала об отце. И он не просто знал, что чувствует эта девушка, а словно бы участвовал в ее горе, переживал его вместе с ней.

— Должно быть, он был очень мудрым человеком, твой отец, и очень счастливым. Жаль, что я не успел познакомиться с ним.

Она улыбнулась ему сквозь увлажнившиеся ресницы, удивленная тем, что в тоне его прозвучало искреннее сожаление.

— И мне тоже жаль. — Улыбка вышла ангельски печальной. Руки его легли на плечи девушке, голова его медленно склонилась к ней, к мягкости ее губ. Она поднялась на цыпочки навстречу ему, нуждаясь в ласковой сладости его поцелуя. Губы его прижались к ее губам нежно, мягко, всего лишь указывая путь, если она захочет отозваться, позволяя ей самой определить темп. Нежные объятия, легкие прикосновения его ладоней к ее спине разоружили ее скованность, дали ее желаниям возможность самим распуститься, без суеты и спешки.

Он оторвался от ее губ как раз тогда, когда у нее уже начали слабеть колени. Чарити подняла лицо и взглянула в его потемневшие глаза. Губы ее пылали, по груди бегали мурашки. Неужели она сделала что-то не то? Или она слишком явно выказала свою готовность? Она вспыхнула как маков цвет, отвела взгляд. Ну почему ей никак не удается совладать со своими порывами, когда она рядом с этим человеком?!

Его губы тоже горели огнем, и все тело стонало и требовало продолжения, когда он взял девушку за руку и повел вдоль древней стены, сложенной из плоских камней, что тянулась вдоль всего уступа. Почти две недели он мечтал о том, что они вот так останутся с ней наедине и он ощутит прикосновение ее тела… всем своим телом. А теперь, когда они наконец остались вдвоем, его начали осаждать самые противоречивые чувства. Он уже принял решение, что эта девушка будет принадлежать ему, что он обучит ее любви, доставит удовольствие и насладится ею. Но теперь ему хотелось также слушать ее и рассказывать самому, смотреть на нее, даже защищать. Джентльмен внутри его оправился, встал на ноги и готов был отстаивать свою позицию. А что, если погубит девушку? Если он потеряет самообладание?..