через сплошные заросли лопуха, любимое блюдо местных медведей, потом был всё тот же злополучный бич пешеходов в сахалинском горном бездорожье стелющийся бамбук. И особая прелесть на закуску – бесконечная старая лесная гарь, на которой хаотически поваленные безумным пламенем гигантского пожара обгорелые останки суковатых деревьев сплошь заросли густой крапивой и колючим малинником чуть ли не в рост человека.

Вымотались мы, конечно, за эти три дня крепко, но лично для меня, впервые столкнувшегося с этим новым делом, школа оказалась отменная. Я научился быстро ставить палатку и разводить костёр, варить вкусную походную кашу из риса или гречки с говяжьей тушёнкой и не дать ей пригореть на жарком пламени костра, а затем, мигом вымыв в ближайшем ручье освободившийся после трапезы котелок, тут же заварить в нём довольно крепкий чай. Этот чай, сваренный в четырёхлитровом котелке утром и вечером, казался особенно вкусным, и мы после завтрака или ужина обязательно осушали его до донышка. Да, Валентин Павлович с самого начала определил собственный распорядок работы и темп движения: мы уходили со стоянки ранним утром и шли без обеда до 16–17 часов вечера, останавливаясь только на точках съёмки местности и взятия образцов породы, грунтов и промывочных шлихов. Начальник не курил, и нам с Мишей приходилось оставлять свои табачные удовольствия на вечер да утро. Правда, одно смягчение он всё же соизволил предложить, разрешив нам двоим, при желании, конечно, перекусить чем-нибудь накоротке в полдень. Естественно, мы дружно отказались от такого гуманного послабления: Миша, как оказалось, давно уже привык к такому режиму в походах, а мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к привычкам большинства. Кстати, я никогда потом, уже в своём доме, не мог соорудить такой же вкуснейший чай или банальнейшую кашу с тушёнкой. Наверное, и чёрный байховый чай, со слоном на пачке, да и наша советская тушёнка тогда были совсем другими. А может, просто дома не хватает всегда дыма жарко пышущего костра да настоянного на пряных запахах тайги чистейшего горного воздуха…

После второго маршрута, в котором я ходил в одном отряде с упомянутым выше Борей Федуловым, мне вдруг объявили, что теперь я буду ходить в отряде с главным геологом Лидой Ботылевой. Даже догадываться я не мог, что все эти дни ко мне внимательно приглядывались, подбирая напарника к Лидии Петровне: как-никак, а женщине в одной тесной палатке с малознакомым мужчиной да среди глухой тайги находиться, скажу честно, очень даже непросто. Видимо, я всё-таки прошёл испытание на вшивость успешно, и начальство партии приняло такое решение. И я ни разу, по-моему, не подвёл своих тайных экзаменаторов, потому что проходил с Лидой спокойно и практически до самого конца сезона, был всегда с нею тактичен и предупредителен – одним словом, верным Санчо Пансо.

Первые три-четыре маршрута с нами третьим всё-таки ходил Миша – так сказать, для закрепления сложившегося обо мне мнения у начальника партии, а заодно хотели, видимо, ещё раз проверить, как сама Лида будет реагировать на моё присутствие в отряде: мол, всякое может быть. Тогда я ещё не знал о всех этих тайных ходах начальства, просто добросовестно исполнял обязанности полевого рабочего, которые хорошо усвоил в двух первых маршрутах, и тем самым окончательно всех успокоил.

Однако в первом же маршруте, в который мы вышли вдвоём, произошёл несколько комичный случай, немного развеселивший меня. Как обычно, после ужина и вечернего чая я вымыл в ручье пучком травы и с песочком единственную нашу посуду – котелок (ложку и кружку свои каждый споласкивал сам), заготовил на утро сухого валежника для костра и отправился на ночлег в палатку. Лида уже спала справа от меня в своём спальном мешке, вернее, в байковом вкладыше, вставленном в водостойкий чехол от спального мешка (летом мы не брали с собой громоздкие ватные спальные мешки), или притворялась спящей, а с левого бока её между нами многозначительно лежал геологический молоток на длинной рукоятке. Это-то меня и развеселило: вспомнил я, что именно так средневековые рыцари клали в постели свой меч между собой и дамой, с которой вынуждены были спать, но не желали иметь с нею каких-либо интимных отношений. Намёк я понял, но утром не стал ей говорить об этом. Видимо, и она сама убедилась, что её красноречивый намёк был мною понят правильно, и успокоилась. На следующий вечер молотка между нами уже не было.

С той поры мы с нею спокойно работали до конца сезона без каких-либо недоразумений, понимая друг друга с полуслова. Общались на разные, в основном, интеллектуальные, темы – о литературе и даже философии, и спорили порой отчаянно. Она, конечно, знала больше моего и в спорах обычно побеждала. И много рассказывала о своей профессии, когда я задавал ей вопросы по ходу каких-то дел. Однажды в одной из горных долин мы вышли на отвесное скальное обнажение вздыбленных пластов древних морских отложений, и перед нами предстали в яви гигантские окаменевшие спиральные раковины моллюсков, наподобие наших современных улиток, только по метру в диаметре, а то и больше. И, буквально разинув рот, с удовольствием выслушал я вдохновенную лекцию о дивных допотопных геологических эрах, когда эти моллюски ещё жили в донных водах древних морей, пока демонические силы земной энергии не вздыбили все эти многовековые отложения в высокие обрывистые горы, чтобы через многие миллионы лет двое любопытных землян могли полюбоваться на их изумительную стать и прочесть ещё одну страничку бесконечной по дали истории нашей удивительной планеты.

Были и другие занимательные, а порой и тревожные встречи. Нам, например, ни разу не приходилось воочию увидеть хотя бы одного медведя. Но мы знали, что их на Сахалине очень много. Да и следы их встречали часто, и близость этих зверюг ощущалась практически постоянно. Однажды в конце дня мы вышли на сырую падь. Солнце скатывалось к закату, пора было подумать и о ночлеге. Но не ставить же палатку чуть ли не в воду да среди сплошных зарослей медвежьих дудок чуть ли не в рост человека. Однако скоро замаячил справа от нас невысокий мысок, покрытый густым пихтачом. Свернули и сразу попали на свежую тропу, промятую среди зарослей сочных дудок. Тут же засосало под ложечкой: не мог человек оставить такой плотный след – он бы не ломал и не сминал, утаптывая по ходу дудки, а просто раздвигал их руками. Кроме того, стали попадаться вырванные из сырой почвы дудки, но от сочных корней их оставались только мелкие белые крошки. А это уж самая верная