Именно сюда, на Калинов мост, извечное место битвы между жизнью и смертью, он шагнул с той земли, на которой стал убийцей брата. Он сам бросил себя в зубы Зверя и теперь должен был доказать свое право на жизнь. И Веселка, как ни была она потрясена жестокостью Молнеслава, как ни восставало все ее существо против его поступка, сейчас всеми силами души желала скорее увидеть его победу над Зверем. «Помоги ему! Помоги!» – страстно взывала она неизвестно к кому, не в силах вспомнить ни одного из имен богов. Ведь кто-то же из хранителей вселенной должен помочь человеку в борьбе со злом его собственной души!

Пустое пространство вокруг моста казалось огромным, почти беспредельным, но исполинские фигуры, вдруг вставшие между землей и небом, были как будто рядом. Неясные, они не столько виделись, сколько угадывались. Могучий Перун с черной, как туча, бородой, в которой блещут молнии, поднял руки, и края его облачного плаща закрыли полнеба. Рогатая голова Макоши вздымалась напротив него, и притом она смотрела совсем из другого мира. И Велес, окутанный тьмой своих подземных тайн, угадывался с третьей стороны. Не показывая своих глаз, он не пропускал ни единого движения бьющихся на Калиновом мосту человека и зверя. А с четвертой стороны сиял мягким светом Дажьбог, сам похожий на высокий, ровный, чистый столб пламени. Но свет его оставался с ним и не падал на равнину вокруг моста.

«Помогите ему!» – внутренним порывом души умоляла Веселка, и это казалось ей важным, как будто ее неслышный голос обязательно должен повлиять на решение богов. «Помогите мне!» – взывала душа, до изнеможения утомленная и измученная всем виденным и пережитым. Борьба, боль и ярость прошлого навсегда останутся с ней; они и дают силы, они и лишают сил, они треплют, мучают и бьют, но только с ними человек обретает способность оторвать взгляд от самого себя и увидеть богов.

И вдруг синяя молния ярко вспыхнула, и Зимний Зверь поднялся черным облаком. Облако скрыло мост, потом стало распадаться и таять, стекать в реку. Мост остался пустым и тихо покачивался, обретая равновесие.

Веселка внезапно ощутила в себе совершенный покой. Все силы и чувства сгорели в ней, но ей казалось, что она просто успокоилась, убежденная в победе Молнеслава. Да и как же иначе? Она ведь заранее знала, как все будет и чем кончится. Это ей рассказывал дед Бежата, тогда четырнадцатилетний подросток, неведомо каким ветром занесенный на княжий двор. Князь Молнеслав только шагнул за порог бани, но тут же вышел назад. «Нет больше князя Достоблага – я, Молнеслав, сын Остромысла, князь в Прямичеве! – хрипло, но твердо объявил он. – Кто будет мне другом – тому все прежнее прощаю!»

Прощаю! Он, только что не имевший надежды на прощение, прощал всех остальных. Но он знал за собой это право: он вызвал Зверя и принял с ним бой, одолел его и прогнал назад в Бездну, прогнал с того самого Калинова моста, на котором еще древние охотники, бившиеся каменьем и дубьем, одолевали самых страшных чудовищ, которых знало их пробуждающееся сознание. Чудовищ, огромных, как жадность, косматых, как страх, свирепых, как вражда, с десятком хоботов, ломавших хребет одним ударом. И каждый раз, когда Зверь просыпается в душе, человек проваливается на тот же самый мост, составленный из ломких, обманчивых калиновых веточек…

Он вышел без меча, но сейчас никто этого не заметил. Никто не посмел крикнуть «нет» сразу же, а потом было поздно. Миг молчания, промедления утвердил Молнеслава в правах князя; в Прямичеве не нашлось человека, который отверг бы власть убийцы, и с того самого мгновения Прямичев делил со своим новым князем все его прошлые и будущие поступки. Своей покорностью Прямичев оправдал все совершенное князем Молнеславом и навсегда, даже для потомков своих, потерял право судить его.

Веселка закрыла глаза. Земля под ногами ощутимо дрожала и шаталась. А может быть, это просто кружилась голова. Одновременно ей казалось, что она уже много раз бывала возле этого моста и что она находится где-то в другом месте, а это ей лишь мерещится. Было тоскливо и страшно.

– Я хочу домой! – совсем по-детски прошептала она.

– Поглядели? – вдруг раздался рядом смутно знакомый голос.

Вздрогнув, Веселка поскорее открыла глаза. Неподалеку от моста на этом берегу виднелась маленькая, без крыльца, вросшая в землю избушка. Крыша ее была наполовину сорвана и топорщилась обломанными досками. «…И тогда бросил Заревик рукавицы, крышу с избушки снес, проснулись братья и поспешили к нему на помощь…» Змея-то одолели, а крышу поправить так ни у кого руки и не дошли… Возле полураскрытой двери стояла высокая женщина со строгим лицом. Веселка даже не сразу вспомнила, кто она такая, но обрадовалась знакомому лицу.

– Ну, нашли что искали? – спросила Мудрава. – Нашли, так забирайте. Или тяжело? Не поднять?

Она кивнула в сторону моста, и Громобой с Веселкой увидели, что на мосту возле самого края лежит меч с серебряной рукоятью. Выпустив руку Веселки (она только сейчас заметила, что рука совсем онемела), Громобой направился к черной речке. Сам воздух, казалось, сопротивлялся, сумерки стали осязаемы и мешали идти. Но не на того напали! Уж если Громобой знает, куда и зачем ему идти, то его никто не остановит! Если здесь прошел Молнеслав, то сын Перуна и подавно пройдет!

Подобрав меч, Громобой пошел назад. В черную, быстро бегущую воду он старался не смотреть.

– Идите! – Мудрава знаком позвала их в избушку.

Веселка не сразу решилась ступить через порог: слишком много страшных открытий поджидало ее за такими вот дверями! Но других путей с этой равнины не было. Внутри избушки царила полная тьма, и пол был ниже земли, словно теперь их ждало подземное царство.

Громобой шагнул в избушку первым, Веселка за ним. Дверь закрылась, стало темно.

– Ну, а дальше куда? – с недоумением поглядев в темноту, спросил Громобой. – Эй, мать! – позвал он, обернувшись.

Но Мудрава почему-то не вошла вслед за ними. Громобой шагнул назад, приоткрыл дверь. Пространство за дверью оказалось каким-то очень широким и оживленным. Помедлив и придерживая рукой дверь, Громобой перешагнул через порог, и Веселка выскочила вслед за ним, пока эти избушки и бани-перевертыши не унесли ее куда-нибудь.

Перед ней был княжеский двор с высоким крыльцом, а позади – дверь бани. Веселка с испугом вспомнила все виденное здесь… но бурлящей толпы больше не было. Зато было кое-что другое, чего в том, Молнеславовом Прямичеве, не имелось. Шагах в десяти от них, возле дверей конюшни, стоял Байан-А-Тан с факелом в руке и вытаращенными глазами смотрел на них. С разбитыми губами и огромными синяками на небритом подбородке он выглядел дико и страшновато, но Громобой не испугался, а насмешливо хмыкнул.

– Ну, вот! – удовлетворенно произнес он. – Очнись, душа-девица, теперь-то мы дома. Эдакое чудо морское только у нас и есть.

И за мгновение до того, как Баян опомнился и завопил, Веселка успела улыбнуться: среди всех чудес им не встретилось второго такого.

– Ты откуда взялся, рыжий морок? – кричал Баян, более изумленный, чем возмущенный, а если и возмущенный, то только тем, что столь любопытное событие чуть не прошло мимо него. – Тебя же Зней к дубу за ногу цепью приковал! Так тебе и надо, медведю, чтобы рукам воли не давал! Нет, слушай, ты как сюда пролез? Ребята, вы куда глядели? Или он там научился глаза отводить?