Стройная элегантная женщина выходит из серебристой «ауди» и направляется ко мне и детям. На ней большие солнечные очки, она сдвинула их на голову; волосы, более темные, чем у дочери, прекрасно подстрижены; одета она в светло-коричневый костюм и блузку цвета персика. Она имеет какое-то отношение к авиалиниям. Муж ее крупный юрист. Ее зовут Джулия Петтигрю. Аманда бежит к матери и спрашивает ее, может ли она поехать домой к Лус. Лус спрашивает меня о том же. Миссис Петтигрю смотрит на меня приветливо, но несколько покровительственно — именно такого взгляда заслуживает Долорес Тьюи, и во взгляде этом написано: я, разумеется, не против, что мое сокровище поедет в вашей ужасной машине и посетит вашу дочь-полукровку в вашем более чем скромном жилище. Я женщина свободомыслящая и слишком горжусь этим, чтобы хоть единым словом или намеком дать вам понять, будто я возражаю против дружбы наших девочек. В ответ я неловко переступаю с ноги на ногу и отрицательно качаю головой, но миссис Петтигрю, как я и ожидала, приходит мне на помощь и говорит:

— Девочки! Почему бы нам не прогуляться по Кокосовой аллее и не поесть мороженого? — Восторженные крики, подкуп подействовал. И наконец: — Я привезу ее часа через два.

Два часа, отлично, вполне достаточно времени, чтобы упаковать мою маленькую шкатулку и мои уродливые платья, написать записку с просьбой позаботиться о моей маленькой девочке. К тому времени как они вернутся, я уже буду в Веро-Бич. Трансмиссия продержится до Джексонвилла, а там я пересяду на автобус. Одна я могу ехать быстрее, глупо брать с собой ребенка сразу.

Позже я сижу в машине на подъездной дорожке к дому и вслушиваюсь в ее жужжание. И машину, и меня беспокоит проблема с трансмиссией; как и мой «бьюик», я не могу включить передачу. Такое уже случилось со мной, когда я покидала Марселя. Трудно уехать от ченка. Невозможно найти их, если они этого не хотят, но отъезд тоже непростая вещь, особенно весной, когда кругом топь. Я поехала вместе с Марселем и людьми ченка в Усть-Сургой, куда они отправляются раз в полгода за покупками. «Кмарт» еще не добрался до Усть-Сургоя, но там можно купить соль, инструменты, материю, если у тебя имеется шерсть на продажу. Марсель усадил меня на пароход, который раз в неделю отплывает на Колыму, к тому месту, где начинается дорога на Сеймчан. Я скользнула глазами по лицу Марселя. То, что раньше было привлекательным, теперь казалось неприятным. Он готов был оставить работу и уехать со мной, но я отказалась — я все еще злилась на него за то, что он обращался со мной как с ребенком и хотел руководить мной. Я нуждалась в свободе и заявила Марселю об этом. Свобода, единственная умилительная добродетель американцев. Я разочаровалась в Марселе и совершенно искренне сообщила ему и об этом. Я не плакала, когда грязный маленький пароходишко отчалил от пристани, но мне помнится, что по щекам Марселя медленно текли слезы.

В Сеймчане, пока дожидаешься нужного тебе автобуса, можно остановиться в местном «Хилтоне»,[58]обустроенном в стиле ГУЛАГа; это двухэтажное строение из растрескавшегося и покрытого ржавыми подтеками бетона с маленькими комнатами без телевизоров, мини-баров и даже окон. Тебе предоставляют железную койку с матрасом, набитым войлоком и паразитами. Под потолком лампочка мощностью в двадцать ватт, которая сама по себе гаснет в десять часов вечера. В баре можно получить квас или водку-перцовку, к которой и я приложилась как следует. От Сеймчана примерно двести миль до Магадана через романтическое местечко под названием Мьякит, куда прибываешь к вечеру. В Мьяките тоже была гостиница, но она сгорела за время моего пребывания в поле, так что ночь мы провели в здании автостанции. Моих попутчиков, по большей части сибиряков, ничуть не беспокоила температура в минус десять градусов в этом шлакобетонном здании. Здесь были железная печка, раскаленная докрасна, огромный кипящий самовар и в изобилии водка, которую весело передавали по кругу.

Я познакомилась в дороге с якутским семейством по фамилии Тургалий, мужем, женой и тремя детьми — двумя девочками постарше и совсем маленьким мальчиком. У них были хлеб, колбаса и чай, и они добросердечно поделились со мной своими припасами, а я в порядке ответной любезности подарила ребятишкам по шариковой ручке. Была у них и бутылка водки домашнего производства, которая большую часть времени стояла возле меня. Мы пили из маленьких серебряных чашечек, я выучила несколько печальных, монотонных якутских песен и даже рискнула запеть.

Проснувшись на рассвете в спальном мешке, в который меня затолкали мои якутские знакомые, я обнаружила, что нахожусь в нервном ступоре при полном упадке сил. Маленькая женщина-диспетчер за перегородкой была в состоянии полной растерянности. Все мои жизненные реакции и способности были подавлены неким огга, мрачным и опасным духом, который счел, что самое лучшее для меня оставаться в уютном спальном мешке, застегнутом на молнию. Я не могла пошевелиться. Сквозь прорезь для глаз мне было видно, как семейство Тургалий собирает свои пожитки. Ребятишки поглядывали на меня, пощелкивая шариковыми ручками, словно кастаньетами. Я слышала, как подошел автобус, слышала встревоженные голоса моих якутов. Они трясли меня, пытались вытащить из мешка, но я сжалась в комок и рыдала до тех пор, пока они не оставили меня в покое. Автобус уехал, весело попукивая. Тишина. Мне нужно было пописать. Я кое-как доковыляла до вонючей кабинки, предназначенной для этого, потом вернулась в мешок. Мне нужно находиться в мешке, сказала я себе, а может, это огга так сказал маленькой женщине-диспетчеру и нашел это очень остроумным. Я сжимала в руке свою записную книжку, словно священный амулет.

Шли дни. Приезжал и уезжал автобус. Кто-то обшарил мой рюкзак и забрал все ценное. Потом еще кто-то унес и рюкзак. Я перестала выходить писать, да, собственно, неоткуда было взяться моче, поскольку я ничего не ела и не пила.

А время все шло. Но вот надо мной склонилась чья-то тень. Я открыла глаза и увидела Джозию Маунта, моего сводного брата. Шок был настолько велик, что я на минуту обрела самообладание и прошелестела растрескавшимися губами: «Что ты здесь делаешь?» Он ответил: «Разве ты не знаешь, что, если пролежать на автобусной станции в Мьяките достаточно долго, все, кого ты знала в жизни, пройдут мимо?» Вечный мальчишка, этот Джози.

Марсель какими-то неведомыми, но уж, наверное, не колдовскими способами передал по электронной почте сообщение в офис моего брата, описал ему мой маршрут и высказал опасение, что со мной случилась беда. Брат немедленно заказал чартерный самолет. Он может себе это позволить, ибо у него вложены очень крупные деньги в телефонный бизнес.

Он взял меня на руки прямо в моем провонявшем спальном мешке, отнес к грузовику, припаркованному возле автостанции, и уложил на постель позади кабины, предназначенную для отдыха водителей-дальнобойщиков. Вымыл мне лицо водой из пластиковой бутылки, несколько капель влил мне в рот. Потом я провалилась во мрак. Затем надо мной раскрылось серо-желтое, слишком светлое небо. Я была уже не в спальном мешке, и от меня больше не воняло. Я лежала на спине, и двое коренастых азиатов в коричневой форме внесли меня на носилках в светло-голубой самолет, в котором пахло керосином и нагретой пластмассой. Заработали моторы. Надо мной склонилось улыбающееся лицо брата; он отвел волосы с моих глаз. Легкий укол боли — и снова мрак.