Похоже, Мосс не увидел никакой связи между своей историей и тем, что произошло со Стенхэмом.

— Да, действительно, что? — рассеянно ответил он, снова вертя головой в поисках официанта.

В дальнем конце сада распахнулась калитка, и день, и весь сад внезапно приобрели какой-то новый смысл, пока девушка стремительно сбегала по ступенькам. Все, что мгновение назад представляло завершенный в себе космос, вдруг отступило на задний план, превратилось в декорацию, на фоне которой отныне предстояло перемещаться главному персонажу. Ей было немногим более двадцати, и одета она была в белую шелковую блузку и белые брюки. Мужчины встали, когда она приблизилась к ним, легким шагом огибая столики и кресла.

— Очаровательна, — пробормотал Мосс, но так тихо, что его практически никто не услышал.

Она принадлежала к той счастливой породе женщин, которые могут быть уверены в своей привлекательности при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах; ее манера держаться и походка ясно давали понять, что она это знает. Кроме того, Стенхэм почувствовал, что она считает это настолько очевидным, что не придает этому особого значения. Когда она подошла, он еще раз мельком взглянул на пронизанную солнцем, колышущуюся под ветром листву. Потом услышал, как Кензи произнес: «А это ваш соотечественник, мистер Стенхэм. Мадам Вейрон».

Официант, появившийся в саду вслед за женщиной, в первые минуты разговора держался позади, на почтительном расстоянии. И снова Мосс подозвал его и нетерпеливо потребовал накрыть стол.

— Если я заставила вас ждать, — сказала мадам Вейрон, — то вините во всем этот город. Вряд ли для вас это будет внове, но я начинаю бродить по этим суксам и просто не могу остановиться. Они завораживают.

— Такое не может надоесть, — заверил ее Стенхэм. — По крайней мере, тем, кому это нравится. Но нравится, разумеется, не всем.

Мадам Вейрон облокотилась о столик и наклонилась вперед.

— Нет, правда, неужели кто-то способен не любить этот город?

— О, поверьте, очень многие! — рассмеялся Кензи. — Так или иначе, его не отнесешь к числу излюбленных туристами мест. Когда впервые попадешь в него, он, я бы сказал, несколько подавляет.

Мадам Вейрон призадумалась, серьезное выражение лишь подчеркнуло ее красоту.

— Подавляет? Да, конечно. Но разве нам всем не хочется время от времени ощутить себя подавленными?

— Разумеется, — согласился Мосс. — Если ненадолго, то в этом даже есть своя приятность. Но как только перестаешь благоговеть перед лабиринтами улиц или нетронутой законченностью средневекового уклада, даже если в подобном городе обнаружатся еще какие-то привлекательные стороны, он неизбежно утрачивает свою способность подавлять и становится просто-напросто чертовски скучным, так мне кажется. Поэтому-то туристы приезжают сюда на денек-другой и едут дальше. И, признаюсь, я им премного за это благодарен.

— Ну ладно, — вдруг сказала она как-то очень запросто, по-американски (по мере того как она говорила, Стенхэм подмечал эти нотки — напоминание о той части света, где она выросла и где сложилась ее речь), — я пробыла здесь три дня и, надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что думаю, — а я действительно так думаю — что обнаружила в этом городе достаточно неприглядных сторон, чтобы зачислять меня в безоговорочные поклонницы Феса. — Сложив руки на груди, она вся как-то ссутулилась, точно маленькая девочка. — Это так захватывающе! — Из кармана брюк она вытащила пачку «Каса Спорт».

— Лучше возьмите вот эти, — сказал Кензи.

Она яростно замотала головой.

— Нет, нет. Мне нравится черный табак. Он здесь очень к месту. Стоит почувствовать его вкус, и я сразу вспоминаю здешние запахи — как пахнет кедр, мята, фиговые пальмы — и все остальные дикие, чудесные запахи. Дома, в Париже, я всегда курила «Голуаз», но эти — совсем другое дело. Совершенно иной вкус. — Сделав пару затяжек, она повернулась к Кензи. — Должна вам кое в чем признаться. Я отругала провожатого, которого вы мне подыскали, и сама наняла другого — он хоть, по крайней мере, может нормально ходить. Ваш старина Санта-Клаус никак не мог за мной угнаться. Вечно тащился где-то за милю сзади, отдувался и таращил глаза, как безумный. Короче, он меня возненавидел. Мне пришлось от него отделаться.

Вид у Кензи был недовольный, но он ограничился тем, что сказал:

— Вот как? Смотрите, вам следует быть осторожней.

Мадам Вейрон взглянула на Стенхэма, ища у него поддержки.

— Вы тоже так считаете, мистер Стенхэм? Мне говорили, вы знаете это место вдоль и поперек, а жителей видите насквозь.

Стенхэму не захотелось пикироваться с Кензи из-за того, что тот представил его таким всезнайкой.

— Девушке лишняя осторожность не повредит, — с усмешкой ответил он.

— А вы, мистер Мосс, что скажете? — продолжала мадам Вейрон, явно забавляясь этой игрой.

— О, я думаю, что если это профессионал, то на него вполне можно положиться.

— Нет. Я спрашиваю в принципе. Вы думаете, мне одной опасно бродить по городу?

— Видите ли, в старые добрые времена это было очень тихое место, но теперь, конечно… Они действительно-страшные фанатики.

— Вы просто шайка старых ворчунов, — жалобно произнесла мадам Вейрон.

Мосс и Кензи едва заметно внутренне подобрались и одновременно взглянули на Стенхэма — удостовериться, задевает ли его этот тон. Подобное замечание было явно не совсем уместно в первые минуты знакомства. Стенхэм предпочел не раскрывать свои чувства и решил сменить тему.

Пока все ели бастелу, которой мадам Вейрон не переставала восторгаться (слоеное тесто и мелко нарезанные голубиные грудки, приготовленные на пару были и впрямь отменны), Мосс принялся рассуждать об изворотливом складе ума туземцев, приведя в пример приключившуюся с ним анекдотическую историю. Затем возник вопрос — какое выбрать вино. Мосс настаивал на розовом, но какой-нибудь другой марки, Кензи считал, что больше подойдет белое.

— С бастелой не пьют вино, — возразил Стенхэм.

— Что за чушь! — оборвал его Мосс. Он хлопнул в ладони, и на этот раз официант явился в мгновение ока. — Une bouteille de Targui rosé[86], — обратился к нему Мосс. — Вы сами убедитесь, — обратился он к мадам Вейрон. — Вино с бастелой — лучше не бывает. — А обращаясь к Стенхэму, сказал: — В вас, оказывается, есть пренеприятная пуританская жилка.

— Ну, какой же я пуританин? Скорее, пурист. По-моему вино и арабская кухня несовместимы.

— Правда? — спросила мадам Вейрон с любопытством человека, узнавшего далеко не общеизвестную истину.

Мосс проигнорировал ее замечание.

— Нет, я именно и хотел сказать, что в вас есть нечто пуританское. Дорогой мой, я наблюдаю за вами уже довольно долго и пришел к выводу, что вы не выносите, если кто-то рядом испытывает радость жизни. Вас раздражает, даже когда люди с удовольствием едят. Зато от пресной и скудной еды вы наверху блаженства. Я следил за вами, дружище. Всякий раз, когда нам приходилось довольствоваться какой-нибудь жалкой похлебкой, вы воспаряли духом. Пренеприятная черта.