сложилась бы моя жизнь, если бы я не начал в том далеком 1987 году работать с Ходорковским? В любом случае с голоду я бы не умер и уж точно не стал бы одним из тех несчастных советских служащих, которые не смогли найти себя в новой России. В конце концов, я был неплохим программистом, а такие люди в конце 80-х — 90-е были весьма востребованы. Скорее всего, я ушел бы в какой-нибудь кооператив и со временем стал бы вполне преуспевающим предпринимателем средней руки.

Но именно та встреча с Ходорковским, приведшая к нашему многолетнему сотрудничеству, сыграла судьбоносную роль в моей жизни. Тогда я увидел перед собой не просто симпатичного, интеллигентного, умного и образованного человека, но настоящего стратега и визионера, за которым хотелось идти.

Позже я часто сравнивал свой характер — и личность Михаила. Конечно, я не лишен лидерских качеств, но я все-таки человек рефлексирующий, колеблющийся, сомневающийся. Особенно комфортно и естественно я себя ощущаю на стадии обсуждения проблемы, в дискуссии и спорах. Задавать вопросы, подходить к теме с разных углов — это мое, а вот принимать окончательные решения — нет. Это — истинное призвание Ходорковского. Он настоящий кризис-менеджер.

Позже, когда я проработал уже несколько месяцев в Центре НТТМ, знаком нашего содержательного сближения с Мишей стали, как мне кажется, именно совместные обсуждения стратегических шагов развития центра. Например, стоит нам направлять наши усилия на поддержку научных проектов или промышленных? Что более выгодно и перспективно? Тогда и зародилась наша дружба-партнерство.

Последнее слово всегда оставалось за Михаилом. Именно он брал на себя ответственность за будущее нашей команды. Надо понять, что принимались эти решения в новую эпоху, когда менялись правила игры, когда каждое действие было сопряжено с высоким риском и идти приходилось буквально по минному полю. В таких условиях нужно было обладать не только интеллектом и образованием, но и интуитивным мышлением и решительностью.

В этом смысле Ходорковский стал своего рода ледоколом, который ломал лед старых советских правил и инструкций и прокладывал путь в новой реальности. Михаил не приспосабливался к знакомым обстоятельствам и устаревающей советской системе — он сам создавал новую действительность.

Я думаю, что для многих начинающих тогда предпринимателей и будущих «капитанов индустрии» он был примером и путеводной звездой.

Для меня работать и дружить с таким человеком было и честью, и удачей, и счастьем.

Все шестнадцать лет с момента моего знакомства с Михаилом происходило постоянное движение вперед. Шла увлекательная работа в команде профессионалов, был личностный рост. Я смог попробовать себя в разных ролях, имел возможность ставить перед собой сложнейшие задачи и решать их. Будущее свое я видел в России.

И вдруг все это закончилось.

Словно локомотив, мчавшийся на всех парах, неожиданно врезался в бетонную стену.

Сейчас мне трудно передать то чувство тоски и безнадежности, которое накрыло меня после ареста моего друга.

Но я не имел права уходить в депрессию и меланхолию. Я — человек дела, невозможность что-либо предпринять — самое большое наказание для меня.

Я руководствовался прежде всего своим представлением о чести и чувстве долга. Я должен был сделать все, чтобы вытащить МБХ из заключения.

И началась долгая и упорная борьба за освобождение Ходорковского из тюрьмы. Она продолжалась многие годы и завершилась спустя десять лет, 20 декабря 2013-го.

Огромной поддержкой для меня стало то обстоятельство, что я находился не в изгнании, а дома. И среди своих.

А 3 ноября 2003 года я наконец-то получил теудат зеут — удостоверение гражданина Израиля, что символизировало начало нового этапа в моей жизни.

Глава 15.

Что такое PEOPLEHOOD?

До окончательного переезда я не был глубоко погружен в израильскую жизнь со всеми ее особенностями. В начале моего знакомства с Израилем он, с точки зрения москвича, который много времени проводил в Европе и Штатах, выглядел очень восточной страной, достаточно чуждой — и по климату, и по атмосфере, и по манере поведения людей.

Израильское общество в его многообразии, со своими конфликтами и противоречиями, было мне практически незнакомо. Теоретически я бы мог построить в Израиле башню из слоновой кости и заниматься своими делами, отгородившись от внешнего мира. Но я принципиально решил стать частью израильского социума и начать свой собственный процесс абсорбции.

Еще в России я слышал выражение «плавильный котел» (melting pot). Принадлежит оно еврейскому писателю и журналисту Израэлю Зангвиллу из Великобритании (1864–1926), который применил его впервые к процессу ассимиляции евреев в США. Но затем его стали использовать отцы-основатели Израиля, верившие, что в новом еврейском государстве из прибывающих сюда иммигрантов со всего мира будет происходить выплавка нового еврея, лишенного комплексов евреев, проживающих в «изгнании».

Процесс ассимиляции, привыкания и вхождения в израильское общество они называли химическим термином «абсорбция» (ивр. клита). Каждый раз, когда я слышал изложение этой теории, невольно вспоминал знакомые мне с детства рассуждения о том, что в Советском Союзе возникла новая сущность — советский человек

Но когда я ближе познакомился с израильским обществом, то открывшаяся мне реальная картина оказалась намного сложней и интересней. Выяснилось, что израильтяне делятся на светских и религиозных, евреев и арабов, ашкеназов[97] и сефардов[98], выходцев из Союза, Марокко, Ирака и многих других стран. При этом зачастую даже тот, кто родился в Израиле, помнит о своем происхождении, пусть и не говорит на языке страны исхода своих предков. Естественно, многие репатрианты все равно стремятся держаться друг друга, жить рядом, искать пару из своего крута. Всех объединяют государство и религиозные праздники, но даже они проходят неодинаково, а синагоги для ашкеназов и сефардов — разные. У религиозных евреев имеются два главных раввина: один для ашкеназов, другой для сефардов. Конечно, армия в значительной степени цементирует и унифицирует прежде всего светскую часть израильского общества, но культурные и ментальные различия остаются.

Сначала наиболее комфортным способом влиться в новую среду мне показалось сближение со «своими». Это были русскоязычные евреи, которые либо приехали давно, в 70-е годы, либо прибыли в Израиль с Большой алией в 90-х. Но общего у нас оказалось немного. С тех пор, как они покинули Советский Союз или Россию, прошло как минимум десять, а то и тридцать лет. Их мировоззрение осталось на том уровне, на котором оно находилось к моменту эмиграции. У меня возникло ощущение, что старожилы (то есть прибывшие в 70-80-х) неплохо понимают израильские реалии, но не разбираются в современной России, а новоприбывшие застряли между СССР и Израилем.