— Нет! — чистый высокий голос Ольги прорезает тишину.

Сидящие у костра подскакивают, оборачиваясь. И замечают меня. Между нами всего пара метров, которые кажутся мне километром.

Я бросаюсь вперед, перехватывая топор обеими руками и игнорируя резкую боль в плече. Северяне теряются на долю секунды, но тут же разбегаются в разные стороны. Один кидается в сторону леса, второй на меня.

Резко ухожу в сторону, обухом сбивая амбала с ног, как кеглю. Бью не в кость, но со всей дури. Он падает, задыхаясь от боли, раскрывает рот. Я моментально отпускаю оружие и боковой удар в челюсть усиливается его собственным весом. Голова откидывается и парень падает на землю уже без сознания.

С этим мне повезло, вынести с одного удара, а вот второго еще догнать нужно. За подмогой он побежал или нет, оставлять за спиной его нельзя.

Я бегу так быстро, что забываю дышать и легкие разрываются. Но моя цель ясно видна. С северянина слетела куртка и его белая рубашка пятном мелькает впереди среди деревьев.

Он виляет, пытается укрыться за мощными стволами, но слышит, что я догоняю и резко разворачивается мне навстречу. Этот еще здоровее первого, топор так и остался на земле, но убивать никого я и не хочу.

Я даже не пытаюсь затормозить, просто сношу его и мы вместе улетаем в дерево. От удара что-то хрустит, его кулак попадает мне по уху, оглушая. Я отвожу левое плечо в сторону, защищая и подвожу правую руку снизу, впечатывая здоровяка затылком в ствол.

Челюсть клацает и, судя по крови, прилетающей мне в лицо, он откусывает себе язык. Но это его не отрубает, хоть и сильно дезориентирует.

Вцепляюсь в его голову обеими руками, вбивая в крепкое дерево. С третьего удара его глаза мутнеют и закатываются, он начинает оседать на землю, булькая. Хтонь! Поворачиваю его голову на бок, прислоняя к стволу.

Вздох, сожаления к демонам и я уже мчусь назад, к пляшущей светом поляне.

Первый по-прежнему на земле, дверь закрыта, значит либо нас не слышали, либо решили не высовываться. Но крик Разумовской все так же стоит в ушах и я, уже не таясь, взбегаю по широким ступеням.

Я врываюсь в дом, просто прорубая себе путь. Кажется, разношу дверь в щепки, не теряя времени, чтобы проверить заперта она или нет.

Меня обдает теплом и немного ослепляет десятком горящих свечей. Но, даже быстро проморгавшись, своим глазам мне поверить сложно.

Картина, представшая передо мной не столько сюрреалистичная, сколько совершенно неожиданная.

Небольшая комната вся уставлена свечами, у правой стенки печь, полыхающая жаром и уютно потрескивающая дровами. Посередине стоит массивный стол. Поверхность заставленная кружками, стаканами и тарелками так, словно тут прошла знатная пирушка.

С одного краю дремлет, опустив руки на голову, здоровяк, а с другого сидит второй.

А императорская дочь устроилась прямо на столешнице, подобрав под себя одну ногу и заплетает северянину косичку в бороде. Косичку, лять!

— Игорь? — поворачивается она и удивленно хлопает пушистыми ресницами.

— Какого… — только и успеваю пробормотать я.

Бугай порывается вскочить на ноги, рука его уже тянется к полену, лежащему рядом, но тут Ольга, чуть нахмурившись, хватает его за эту самую косичку, подхватывая и остальную бороду, и со всей силы бьет головой о стол.

Посуда звенит и подпрыгивает, тарелка, стоящая у края, падает на пол и разбивается. Северянин сползает с лавки, заваливаясь назад. Второй пытается поднять голову с рук, издав недовольный стон. Разумовская подскакивает и поленом добивает его, отправляя обратно в царство снов.

Я так и стою с топором в дверях, ошарашенно за этим наблюдая. Принцесса сдувает выбившийся локон с лица, с улыбкой оглядывается и взгляд ее карих глаз обращается ко мне.

— Ты как тут оказался?

Мимо, мать твою, императрицу, проходил!

— Что происходит? — я настороженно перевожу взгляд с одного лесоруба на второго.

— Нууу… — девушка разводит руки в стороны и вздрагивает. — Там, на улице, еще двое, они…

— Готовы, — наконец опускаю топор и выдыхаю, спохватываясь: — Ты в порядке? Кто они? Как ты тут оказалась?

С виду девушка совершенно здорова и не ранена. Никаких следов изнеможения и страданий на лице, наоборот — румянцем сияет. В золотых волосах тоже тонкие косы, а одета она хоть и в просторную мужскую рубашку и какие-то холщовые штаны, но все чистое и целое.

В общем, на угнетенную пленницу совсем не похожа.

— В порядке, — продолжает улыбаться она. — У меня, Белаторский, не меньше вопросов, но боюсь ответов не так много. Но для начала…

Она подходит к приземистому шкафу, открывает дверцу и, наклонившись, начинает там рыться, выкидывая содержимое прямо на пол.

— Для начала надо их всех спеленать, — киваю я и выглядываю на улицу.

Тот, которого я уложил, не шевелится, второго отсюда не видно, но не думаю, что он в состоянии сбежать. Затащить здоровяка в дом оказывается не так просто. Весит это тело далеко за сотню. Принцесса, пока я вожусь, втаскивая здоровяка в дом, находит моток толстой веревки.

В руке тут же стреляет пронзительной болью и я чувствую, как намокают бинты. Со вторым уже прошу помочь. Мы его подхватываем под руки и просто волочем по земле.

Крепко связываем четверку и усаживаем в ряд у дальней стены. Натопленное тепло выдувает ночной мороз и я прилаживаю вынесенную с петель дверь, постаравшись не оставлять щелей.

— Рассказывай, — говорю я, осторожно раздеваясь и достав из рюкзака аптечку.

— Да особо нечего, — Ольга обследует кружки на столе, принюхивается и делает из одной глоток, поморщившись. — Была на приеме во дворце у великого князя литовского. Стало дурно, подумала, что от духоты. Пошла на свежий воздух и все. Очнулась я уже здесь.

Она замолкает, смотря на меня с ужасом. Я уже успеваю раздеться по пояс и добраться до раны, избавившись от окровавленных бинтов. Пластырь слетает вместе с ними, открывая дыру. Снова идет кровь, расползается синяк, а края воспалены.

Допрыгался, чего еще было ожидать после такого «лечения». Ольга трясет головой, приходя в себя и начинает суетиться. Гремит посудой, находя чистую глубокую тарелку, наливает туда кипяток и усаживает меня за лавку у стола, занимаясь моей раной.

Я только расслабленно откидываюсь, оперевшись на стол. Тепло, светло, уютно и тобой занимается красивая девушка. Хоть минуту можно насладиться.

Но наслаждаюсь я секунду. До того самого момента, когда она начинает промывать рану. Делает это она тщательно и совершенно не обращая внимания ни на кровь, ни на мое сдавленное шипение.

Пока она сосредоточенно вкалывает мне еще порцию антибиотиков и обезболивающего, любуюсь ее лицом, которое так близко. Разумовская от усердия прикусывает губу и прищуривает глаза, что у меня вызывает умиление, не смотря на боль, которую она причиняет.