Обвинения Джованни Сфорца в адрес папы, имевшего противоестественные интимные отношения, содержатся в письме, отправленном испанским послом в Милане герцогу Эрколе д'Эсте. Таким образом, о рождении в марте 1498 года таинственного ребенка Лукреции становится известно из переписки мантуанского семейства. Семья д'Эсте не без содрогания выслушала известие о том, что папа в восторге от предстоящего брака, да и сама Лукреция не возражает против предложенной партии. Однако хитрый герцог Эрколе крайне осторожен; он посоветовал послам прикрываться до поры до времени ничего не значащими фразами, а тем временем договорился с тайными агентами, что они будут информировать его обо всех ватиканских интригах.

Лукреция и в самом деле лояльно отнеслась к последнему предложению. Она не устояла перед страстным желанием обрести спокойствие и была убеждена, что стены Феррары послужат гарантией счастливого окончания ее жизни. Все, что касалось семейства д'Эсте, казалось надежным и основательным. Они принадлежали к древнему аристократическому роду. Герцогство Феррарское занимало доминирующее положение между центральной и северной частью Италии, а за счет реки По почвы в этом районе были очень плодородные. Правосудие отправлялось надлежащим образом. Университет, под названием «Стадиум» был известен в Европе, да и сам город был необыкновенно красив. Папа во время проводимой 8 мая 1501 года консистории долго распространялся на тему Феррары, словно она была его собственностью. Все Борджиа сошлись насчет Феррары. Даже Чезаре полагал, что родство с семейством д'Эсте поможет ему завоевать Романью, и немедленно принялся обмениваться подарками и оказывать различные знаки внимания детям Эрколе, в особенности кардиналу Ипполито, пользовавшемуся в то время широкой известностью.

Людовику XII очень повезло, когда с целью завоевания Неаполитанского королевства удалось добиться создания франко-испанского союза. Подразумевалось, что Фердинанд Католический откажется от кузенов, неаполитанских Арагонов, и согласится на раздел Южной Италии. Соглашение, предусматривающее, что Неаполь, Терра-ди-Лаворо и Абруцци должны отойти Франции, а Апулия и Калабрия – Испании, было несправедливым и нецелесообразным. Однако оно было достигнуто. С полного одобрения папы две армии находились в исходных точках, одна, под командованием маршала д'Обиньи, прибыла со стороны Альп, другая прибыла в Колумбус из Испании морем на двух однотипных судах «Пинта» и «Санта-Мария».

В соответствии с соглашением Чезаре должен был прервать свое наступление и проследовать к д'Обиньи, но в новом герцогстве Романья у него оставались первоклассные гарнизоны и хороший административный аппарат. Конец июня 1501 года Чезаре застал в Риме – настолько против его желания, что он даже не потрудился организовать хоть какое-то подобие парада победы. Как написал Катанеи: «Он недоволен и не уверен в отношении своего положения. Если Франция победит, они не примут его в расчет; если они проиграют и Франция будет разгромлена, то для него это окажется еще хуже». Новости из Германии еще больше усугубили недовольство Чезаре; франко-испанское соглашение и участие в нем папы вызвало бурю негодования со стороны императора Максимилиана, и он грозился лично напасть на Италию, чтобы, проколов Болонью, как мыльный пузырь, наказать Борджиа за их непомерные амбиции. Кроме того, Чезаре чувствовал, что французы наблюдают за ним, следят за развитием его кампании и критикуют за «незначительные успехи», – это было невыносимо! Он и сам, должно быть, подвергал сомнению историческую значимость собственных завоеваний. Однако терзавшая его ярость нашла выход при взятии Капуи. По сути, битва в Капуе превратилась в кровавую бойню, после которой город был отдан на разграбление.

Французская армия приближалась, и король Фредерико заключил соглашение с Людовиком XII, согласно которому эмигрировал во Францию. Его приняли со всеми подобающими почестями, а спустя несколько лет он скончался. Неаполь опять перешел к французам. Чезаре, казалось, вновь воспрял духом и, наслаждаясь триумфом, прекрасно проводил время на балах и маскарадах. Неожиданно герцог Валентинуа слег и, учитывая ненависть неаполитанцев (мать Альфонсо де Бисельи была еще жива), пригласил из Рима двух надежных врачей. Под охраной преданных людей, с помощью приглашенных врачей герцог Валентинуа в скором времени восстановил не только здоровье, но и душевные силы.

А тем временем в Риме Лукреция размышляла, глядя на портрет Альфонсо д'Эсте. Она, должно быть, почувствовала уверенность, рассматривая его мужественное лицо, и сделала вывод, что если она как жена будет выполнять свои обязанности, то будущий муж должен будет дать ей возможность жить собственной жизнью. Ей невероятно хотелось выполнять эти обязанности, подобно школьнице, которой так хочется быть хорошей ученицей. Начиная с момента рождения и до настоящего времени она жила как отверженная, словно лицо, объявленное вне закона, и теперь ее новое социальное положение казалось невероятно завидным. Изменить саму себя, сменить страну, жить отдельно от мужа, подобно другим молодым аристократкам, и соответствовать своду правил, одинаковому для всех, – вот это, как казалось Лукреции, было наиболее желательно. Чем больше она думала об этом, тем большим раем казалась ей Феррара. Она надавила на отца, чтобы он как можно скорее прояснил все проблемы, связанные с брачным контрактом.

Понтифик, увидев, что Лукреция взялась за ум, с новой силой обрушил на нее всю свою любовь. Ему хотелось, чтобы семейство д'Эсте, набравшись мужества, высоко оценило качества этой женщины, и с этой целью (не считая представленных доказательств его любви и преданности Лукреции) он на время совершения инспекции передал ей свои полномочия в правительстве Ватикана. Он разрешил ей вскрывать всю корреспонденцию, не имеющую непосредственного отношения к церковным делам. Лукреция обосновалась в папских апартаментах и, склонив свою надушенную и украшенную драгоценностями головку над документами, сконцентрировалась на серьезных государственных вопросах. Кардиналы в свою очередь продемонстрировали глубокое понимание ситуации и, не проявив и капли возмущения, прониклись духом игры. Подавал пример кардинал Джорджио Коста. Этот величественный восьмидесятипятилетний старец, который, по словам Поло Капелло, «пользовался большим уважением при дворе и откровенно говорил с папой, а папа смеялся и не возражал», являлся одним из наиболее популярных представителей конклава 1492 года, а с Лукрецией он выбрал почти отеческий тон, смесь иронического уважения и явной благосклонности. В сентябре 1501 года в консистории Коста объявил, что из уважения к Лукреции чувствует необходимость благословить семейство д'Эсте. Понтифик знал, что делал, когда советовал дочери обращаться к старому кардиналу всякий раз, когда она испытывала неуверенность в принятии какого-то решения. Теперь нам точно известно, какую проблему она наверняка обсуждала с Коста. Прелат выслушал Лукрецию с большим интересом; он тут же понял, что она столкнулось со «словесной игрой», и любовался ее серьезным и сосредоточенным выражением лица. Вопрос, объяснил кардинал, должен быть поставлен на рассмотрение. Теперь всякий раз, когда папа выносит вопрос на обсуждение, в консистории всегда находится тот – вице-канцлер или кардинал, – кто записывает, что было сказано, и берет на заметку результаты голосования. Горя энтузиазмом, Лукреция предложила себя для выполнения этой задачи.