– Вот только на ноги у меня ничего нет.

– Ничего. Вымажу грязью свои сапожки. В них мне удобнее. Сам знаешь: руки кормят, ноги спасают.

Могильщик тяжело вздохнул и протянул своему молодому брату по ремеслу четырехгранный стилет.

– Нет, будет мешать. У меня есть более подходящее железо.

Патрик изящно отставил правую руку, и в ней, словно по волшебству, возник странно изогнутый нож с необычайно тонким лезвием.

Утро выдалось прохладным. Но в разрывах облаков, гонимых ленивым ветерком, то и дело проглядывало рыжеватое солнце. Город просыпался, как всегда, громким хлопаньем деревянных ставней, льющимися из окон и дверей помоями, визгом выгнанных на улицу свиней, лаем потревоженных собак и мерным звоном малого колокола Кафедрального собора, зовущего добропорядочных бюргеров на утреннюю воскресную службу.

Хмурые сонные стражники, поднатужившись, распахнули створки городских ворот и тут же обмякли, припав бородами к древкам своих копий. У них еще было немного времени для дремоты перед тем, как у ворот начнут тесниться повозки, двуколки и ручные тележки селян, арендаторов, перекупщиков и купцов, желающих занять удобное место на рыночной площади. Под этот шум и непременную ругань можно было сбросить в ров немного овощей, фруктов, а если повезет, то и скатку домотканого холста. Но только очень осторожно. Кому захочется, чтобы на него указали как на вора? Тогда уж суд быстрый и наказание известное. За малое отсекут руку, за большое затянут на шее петлю, и будешь висеть, пока кости не рассыплются. И хочется легко к рукам прибрать, и рук жалко, а уж куда больше – и самой жизни. Стражники знают и рискуют редко. Хотя им-то что? Они вместе, друг за друга. А если кто-то начнет роптать или, не приведи Господи, в крик зайдется, то могут такого и в ров нечаянно столкнуть, вслед за его гнилыми яблоками или треснувшей головкой капусты.

Эх, люди, людишки… Не способные на большее, смелое, отчаянное. Урвать малое и затолкать это малое в свои гнилые желудки и тем быть счастливыми.

Патрик уже несколько часов сидел в угловой башне и наблюдал, как в городские ворота въезжают повозки сельских торговцев и мелких купчишек. И это его не радовало. Мелкий городишко и мелкие людишки со своим мелочным товаром. Даже стражникам нечем поживиться. Пора идти на север, в богатые города Ганзейского братства.

Предчувствуя скорый обход стражи, молодой человек уже собрался было спуститься по ветхой лестнице, когда из лесной чащи на дорогу выехали три добротные, крытые кожей повозки.

– Это уже что-то, – пробормотал Патрик, чувствуя, как его воровская душа затрепетала в предчувствии наживы.

Он неспешно спустился с башни и, весело насвистывая, побрел за старой открытой повозкой, которую из последних сил тянула низкорослая кобыла. Сбоку от лошади, держа в руках поводья, шел сутулый селянин. Опасаясь городских неожиданностей, он беспрерывно смотрел по сторонам. Накрыв тоненькими ручками корзины с яблоками, на повозке на четвереньках стояла маленькая девочка и так же, как и ее отец, беспокойно вертела головой.

Поймав взгляд девчушки, Патрик подмигнул ей и растянул губы в широкой улыбке, обнажив крупные белые зубы. Хранительница яблок покраснела и попыталась спрятать голову под руку. Но, вспомнив суровые наставления отца, тут же вернулась в прежнюю позу и строго посмотрела на веселого попутчика.

Но тот уже не улыбался и, ускорив шаг, шел рядом с лошадью. Под его широким гарнашем, в потайном мешочке, уже лежало два больших сочных яблока.

Увидев, как на перекрестке узких улиц образовался затор, молодой вор поспешил туда.

Там из ручной тележки зеленщика, колесо которой застряло в яме, скрытой водой, выпали две корзины с мелкими кочанами капусты, покатившимися прямо в уличную грязь. Не желая терпеть убытка, зеленщик, уже почти старик, стал подбирать свое богатство. Но боли в спине – следствие тяжелой работы и старости – доставляли ему ужасные муки всякий раз, когда он нагибался за своей капустой. Он охал и стонал, проклинал и уговаривал свою проклятую спину, но от этого его движения не становились проворнее и только вызывали злые шутки и упреки тех владельцев повозок, которые были вынуждены остановиться из-за него. Никто так и не пришел на помощь старику, то ли не решаясь оставить свои товары, то ли памятуя о правиле – «не поднимай чужого, не расстанешься со своим».

И только Патрик решил помочь несчастному селянину. С шутками и прибаутками он быстро собрал товар зеленщика и, отказавшись от чистосердечно предлагаемого стариком большого кочана капусты, не прощаясь, пошел в сторону рыночной площади.

Нет, он не был сегодня добрее, чем вчера. Просто Патрику надоел этот скучный и нищий город, и он желал как можно скорее закончить свои дела и убраться отсюда к притягательным городам Балтийского побережья. А всякий затор отдаляет то время, когда три повозки под кожаными покрытиями наконец представят свои товары.

Ориентируясь на идущих в одном направлении торговцев и местных жителей, молодой человек очень скоро оказался на желаемой торговой площади.

Как и во многих городах, она была достаточно просторной. К ней вели четыре улицы, разрывая сплошную стену, которую образовывали трехэтажные дома, первые этажи которых обычно предназначались для лавок торговцев и мастеров самого города.

Конечно, сквозь маленькие окна невозможно было рассмотреть товары, предлагаемые для продажи. Да и окна были настолько малы, что в них не протиснулся бы и пятилетний ребенок. Так что ворам этот путь был недоступен. К тому же первые два этажа были выложены из крепкого камня. Ни проломить, ни подкопаться. Оставались широченные двери, – основной источник света в лавке и место особого внимания хозяина и его помощников. Кто-то из них обязательно стоял у входа и, с улыбкой кланяясь проходившим мимо горожанам и гостям города, уважительно приглашал осмотреть товар. Над многими лавками для привлечения покупателей к стене крепились шесты, на которых на утреннем ветерке раскачивались жестяные, кожаные и деревянные трафареты предлагаемых для продажи изделий. Но иногда висели и настоящие башмаки, подковы, мечи, серпы, куски ткани, глиняные и металлические горшки и другие товары, сделанные руками искусных мастеров.

В такие лавки вход для Патрика был нежелательным. Здесь придирчиво осматривали входящего или приглашенного и не спускали глаз с возможного покупателя, опасаясь воровства или порчи. Не зря под цеховыми гербами, нарисованными на крепких дубовых дверях, хозяева незаметно пририсовывали три креста.

А еще сами хозяева или их подмастерья, стоя в дверях, постоянно покрикивали на неуклюжих селян, чтобы те не ставили свои товары ближе чем в пяти шагах от их лавок. Особо возмущались, если торговец оставлял свою впряженную лошадь. Ему тут же предлагали отвести животное на задний двор за малую плату.

Но многие повозки, особенно в центре площади, до конца дня оставались запряженными, что мешало с трудом протискивающимся покупателям осматривать товар. Да и самим продавцам приходилось стоять до первых сумерек, когда завершалась торговля и площадь, с которой постепенно уезжала повозка за повозкой, начинала пустеть.