Двух-и трехэтажные дома стояли по обеим сторонам ее, в каких-то шести шагах друг от друга. Они, как и их обитатели, еще не успели проснуться и дремали, о чем свидетельствовали закрытые двери первых этажей и тщательно захлопнутые узкие ставни вторых и третьих. В большинстве своем выложенные из красного обожженного кирпича здания выглядели надежными маленькими крепостями, которые для еще большей надежности опирались боковыми стенами на такие же соседские. Но, в зависимости от возможностей их хозяев, дома имели разную ширину и высоту этажей.

Пройдя шагов двести, Гудо увидел другие дома, стоявшие в глубине от улицы и отделенные от нее забором из дикого камня. Достаточно высокого забора, едва ли не до второго этажа. На этих домах были более высокие чердаки, кое-где даже с вытянутыми трубами каминов. Хотя черепица была из той же коричневой глины, что и на тех, которые остались позади палача.

Ни одного дерева или куста Гудо не заметил. Да и зачем они в крепостях? При первой же осаде древесина пойдет на воинские нужды. Если до этого ее не сожрет очаг с вечно голодным огнем. Будешь ли любоваться творением природы, если у заледеневшего камина жмутся посиневшие дети?

Здесь, возле богатых домов, грязи уже было поменьше. В одном месте Гудо даже увидел камни старинной мостовой, посреди которой имелась ложбинка для стока дождевой воды и нечистот. Но уже через полсотни шагов улица, достигнув уровня холма, стала опускаться и подошвы сапог палача вновь погрузились в чавкающую грязь.

Добравшись до конца улицы, завершением которой была городская стена с огромной лужей под ней, Гудо повернул направо. При этом ему пришлось проявить достаточную ловкость, так как перебраться через лужу можно было только по наваленным в шаг человека большим камням. Но и дальше дорога не стала легче, поскольку он вынужден был идти по брошенным в грязь скользким доскам, идти неспешно и осмотрительно.

Тем временем город стал просыпаться. За стенами домов зашлись в надрывном плаче младенцы, требуя материнскую грудь. Отовсюду слышались грозные покрикивания, которыми мастера поднимали на ноги своих подмастерьев и учеников: «Дармоеды, сонные мухи! Хотя бы один раз кто-нибудь из вас поднялся раньше своего мастера!» Впереди медленно, со скрипом отворилась низкая дверь. Из нее, оглядывая улицу, высунулась голова старика в ночном колпаке. Затем сморщенная рука дважды протерла правый глаз. Разобрав, кто приближается к ней, голова мгновенно скрылась, едва не прищемленная дверью.

За спиной Гудо раздались сердитый женский окрик, шлепки и за ними резкий визг свиньи. Оглянувшись, палач увидел несущихся к центру лужи трех годовалых подсвинков и костлявую женщину в грязно-сером коте[30].

– Вон там жрите и пейте до отвала…

Затем женщина пнула маленькую собачонку, крутившуюся у ее ног. Лохматый комочек жалостливо заскулил, не переставая приветливо вилять хвостиком.

Застучали ставни вторых и третьих этажей. Из них послышался еще сонный голос:

– Проклятая псина… проклятые свиньи… и эта тощая смерть… Господи, благослови этот проклятый день…

Вслед за проклятиями сразу из нескольких окон выплеснулись ночные горшки. Моча тут же стала уличной жижей. Вот только кучкам человеческого дерьма еще немного предстояло побыть в первозданной форме, пока их не разнесут колеса, копыта или подошвы.

Гудо натянул к носу капюшон своего нового плаща и ускорил шаг. Вскоре дома стали пониже, попроще, часто сооруженные из досок, между которыми была утрамбована глина. Зато эти дома стояли не так плотно и их хозяева могли наслаждаться наличием внутренних двориков. Хотя эти дворики и были небольшими, однако же в них находилось место свиньям, козам, гусям, курам, а в некоторых случаях – даже лошадям.

Не надеясь на низкие деревянные заборы, хозяева держали волкоподобных собак, которые предпочитали меньше лаять, а больше хватать и рвать зубами. Поэтому четвероногие сторожа несколько раз рыкнули на утреннего прохожего и, убедившись, что он не пересекает хозяйских границ, улеглись, положив морду на передние лапы и уставившись на двери дома.

Вскоре Гудо приблизился к небольшому домику. Над низкой дощатой дверью на выдвинутой вперед палке висел плоский жестяной башмак, поддерживаемый тонкой ржавой цепью.

«Это лавка сапожника. Значит, за этой лавкой направо», – пробормотал себе под нос мужчина в синем костюме.

За лавкой он действительно обнаружил улочку, в которой трудно было разъехаться двум всадникам или разойтись двум завистливым соседушкам. Узкие, вытянувшиеся, как сосны, дома помогали выстоять друг другу не боковыми стенами, а арками, что связывали их спереди на уровне вторых этажей. Крыши домов едва ли не срослись, обрекая тех, кто обитал под ними, жить в вечном сумраке днем и в полной слепоте ночью.

Грязь здесь более походила на рыбный клей, и каждый шаг давался с ощутимым усилием. Но более всего палачу не понравился запах.

По мере его продвижения вперед дома становились мельче и ниже. Словно соблюдая эту закономерность, улица закончилась маленькой пристройкой в одну дверь и узкое окно. Крыша этой пристройки была едва ли не на уровне глаз палача.

Сделав еще с десяток шагов, Гудо оказался на большой, кое-как выложенной тесаным камнем площадке, посреди которой красовалась выгребная яма с тягучей бурой жидкостью. Вода в ней из-за своей тяжести даже не колыхалась, хотя утро выдалось довольно ветреным. Она могла показаться чем-то твердым, если бы не зловонные газы, время от времени вырывавшиеся на поверхность, такие же тяжелые, как и среда, породившая их. Не поддающиеся порывам ветра, они густым зловонием упорно отстаивали территорию между двумя улицами и крепостной стеной.

Но не они были главным источником невыносимой вони. Тяжелейший запах исходил от горы полуразложившихся трупов кошек, собак, ослов и даже нескольких лошадей. С большинства мертвых животных сняли шкуру, но были видны и такие, чья явная заразная болезнь остановила руки рачительных бюргеров. Или нищих и золотарей.

Гудо скривился. Даже он, давно уже ничему не удивляющийся, едва смог сдержать подкатившую к горлу тошноту. Слезы, выступившие в уголках глаз, скатились в короткую бороду палача. Но и они не смогли уменьшить рези в глазах, от которой мужчина часто заморгал.

Круто повернувшись, палач направился к маленькой пристройке. Он не ошибся, когда, в первый раз проходя ее двери, заметил едва различимый герб золотарей, хотя краска, которой он был нарисован, по большей части уже давно облупилась с заплесневелых досок.

Ни мгновения не раздумывая, Гудо толкнул дверь и шагнул внутрь. Для этого ему не нужно было просить разрешения. По своему ремеслу цех[31]сборщиков падали и чистильщиков отхожих мест находился на той же низкой ступени, что и цех палачей. Впрочем, как и копальщики могил, фигляры и гулящие девки, тоже объединенные в цеха.