Новошерстки громко расхохотались.

— Да уж, это даже для Джона многовато, — заметил один из них. — Пойдет наш Джонни Удей на ужин леопарду.

Это сказал Мет Красносвет, здоровенный пустоголовый парень, которого я часто видела в лесу с Джоном и прочими новошерстками Красных Огней на охоте или за поиском пищи.

— Ты кусок дерьма, Мет! — прошипел Джерри. — Ты ведь дружил с Джоном. Всего несколько дней назад он уступил тебе трубочника, а ведь он сам мог его убить и прославиться!

Было видно, что Мету неловко, но он все равно рассмеялся так же громко, как прежде.

— Тоже мне, слава: трубочника укокошить! — съехидничал он. — Ну ты даешь. Что толку от паршивого трубочника?

— Джон бы тебе уступил даже шерстяка, — вспыхнул Джерри, — и ты сам это знаешь.

— Да ну? Можно подумать, он уступил тебе леопарда! — усмехнулся Мет.

— Он отдал мне одно из его сердец!

— Ну правильно, кто ж осилит сразу два?

— Какие же вы говнюки, — бросила я в сердцах Дэвиду и двум его прихвостням. — Джон лучше вас всех, вместе взятых! У вас просто не хватает смелости признаться в этом. Вы только о своей заднице и думаете!

Они снова загоготали, как дикие, и все это время леопарды знай себе тянули свою прекрасную убаюкивающую песню. И конечно, мы все понимали, что там действительно может оказаться Джон. Что, если эти твари загнали его в ловушку? Обступили со всех сторон, и он не знает, в кого первого кинуть копье?

— О своей заднице, говоришь? — Дэвид, ухмыляясь, смерил меня пристальным взглядом. — Приятно слышать, в особенности от такой глупой потаскушки, как ты, которая всем дает в задницу. Ничего, Тина Иглодрев, в один прекрасный день ты у меня запоешь по-другому. Недолго тебе ждать осталось. Совсем недолго.

Я посмотрела ему в глаза и прочла в них все, что Дэвид не высказал вслух. Он был уверен, что скоро придет время, когда мне придется называть его так, как он велит, и обращаться с ним так, как он прикажет: настанет день, когда он проделает со мной все, что ему заблагорассудится, и тогда, когда захочет, причем в любую дырку.

Я понимала, что грядет время мужчин. И если прежде Семьей управляли женщины, то теперь все изменилось и в новом, расколотом, мире главными станут мужчины.

И вот тут-то я наконец все для себя решила. Я поняла, что больше не хочу быть частью Семьи — этой Семьи, где такие, как Дэвид, вот-вот одержат верх.

— Пошли искать Джона, — сказала я Джерри, когда Дэвид и два его спутника скрылись из виду.

Я предложила это Джерри, но не Джеффу. С Джеффом мне всегда было как-то неловко, к тому же он клешненогий и едва ли выдержит такой поход.

Джерри воззрился на меня с такой благодарностью, как будто я спасла ему жизнь. С тех самых пор, как прогнали Джона, Джерри мечтал пойти за ним. Он ни о чем другом говорить не мог, но он из тех, кто ни за что не отважится на поступок: ему нужен вожак, тот, кто даст команду и покажет путь. Джерри просиял и рассмеялся от радости.

— Клянусь членом Гарри, я только об этом и думаю! — признался он и виновато покосился на братишку. — Придется тебе рассказать обо всем маме, — добавил он. — Скажи ей, что я ее люблю и что ничего со мной не случится.

Джеффи поднял на него большие наивные глаза.

— Но я иду с вами.

* * *

Мы с Джерри, пожалуй, преодолели бы это расстояние за один долгий-долгий переход, но поскольку его младший брат увязался за нами, дорога заняла три дня, причем каждый час мы останавливались, чтобы дать Джеффу отдохнуть. Под конец каждого дня мы тащили его с двух сторон под руки или по очереди с Джерри несли на спине.

У нас не было с собой ни охотничьего снаряжения, ни мешков, ни веревок, ни луков, — ничего, только простые копья с наконечниками из шипов иглодрева, которые мы захватили на похороны Ступа и Беллы, так что питались мы всю дорогу фруктами и пеньковицей, да один раз поймали земляную крысу. (Она проделала ход в муравейнике, и я велела Джерри рыть с другой стороны, куда и направлялась крыса, но мы вспугнули ее, и она кинулась обратно, вся в сверкающих красных муравьях. Тут-то я и проткнула ее копьем.) Нам даже не удалось толком ее приготовить: запихнули в дупло иглодрева и там запекли, как делают охотники, когда не хотят брать с собой в лес угли.

Почти всю дорогу по земле стелился туман. Иногда он чуть-чуть рассеивался, и можно было что-то разглядеть под деревьями на двадцать-тридцать шагов вперед. Но чаще казалось, будто мы заперты в крохотном мире размером в пару-тройку ярдов, где нет никого и ничего, кроме нас, нескольких деревьев да случайного звездоцвета, и сверху тоже ничего, кроме светящегося тумана, липкого и жаркого-прежаркого, так что идти и нести Джеффа было трудно-претрудно.

Один раз до нас из лагеря, как из другого мира, долетел звук рога: «Гар-гар-гааааар, гар-гар-гааааааааар». Два коротких, один длинный: особый сигнал путникам вернуться домой, когда нет ни Эскренного, ни Гадафщины. Это нам троим приказывали возвращаться. В конце того дня, пытаясь заснуть, мы снова услышали этот сигнал. И пару раз заметили в чаще охотников, которые искали нас и бормотали себе под нос:

— Чертовы новошерстки. И чего мы за ними гонимся, пусть себе уходят.

— Кто знает, может, их уже леопарды задрали.

Мы затихли и ждали, не шелохнувшись, пока они скроются из виду.

На третий день туман рассеялся, и мы неожиданно увидели бездну прямо у себя над головой. В черном-пречерном небе сиял Звездоворот, ветер был холодный и колючий, впереди блестели огоньки лесов, покрывавших склоны Пекэм-хиллс, а над ними в свете звезд маячила огромная тень Снежного Мрака.

— Вы хоть понимаете, что мы наделали? — спросила я мальчишек. — Вы подумали об этом? Мы ушли от наших матерей, братьев и сестер. Покинули друзей, тетушек, дядюшек. И может, никогда больше их не увидим.

Я остановилась и оглянулась на лес, через который мы прошли, хотя в темноте не было видно ничего, кроме веток, огоньков, звездоцветов и махавонов.

— Мы оставили позади жаркие костры наших групп, — продолжала я, — стариков, играющих в шахматы, детей, пинающих мяч, и взрослых, которые разыгрывают старые пьесы вроде «Гитлера и Иисуса», «Кольца Анджелы» и «Крупной ссоры». Оставили лодки рыбаков на Большом озере и одноногого Джеффо, который на берегу ручья Диксона варит клей из смолы красносвета. Мы ушли из Семьи, быть может, навсегда. Только представьте себе. Что, если мы больше никогда не ляжем спать в наших шалашах, не услышим, как другие группы просыпаются и возвращаются домой? И никогда уже не разделим пищу с родными и друзьями у костра?

Джефф остановился. Его искривленные ступни растрескались от ходьбы, а по лицу тек пот, несмотря на то что началась бездна и повеяло прохладой. Скорее всего, Джефф вспотел от боли, но мне показалось, что его еще и лихорадит.

Он оглянулся по сторонам. Над нами мерцал Звездоворот, такой яркий-преяркий, что отблеск его сияния лежал на ветвях и на земле, перекрывая свет цветов. Вокруг нас на все голоса раскричались птицы: они клекотали, пищали, ухали, чирикали, как бывает всегда, когда рассеивается туман. Повсюду порхали махавоны, и летучие мыши большими стаями спускались с гор и гонялись за добычей. Казалось, Звездоворот выманил их из укрытий, словно жизнь их тоже была подчинена ему, как и наша.