И с этих минут, и с этого дня, и дальше — повелось-поехало: грабили караваны, убивая купцов, погонщиков верблюдов и мулов, водителей автотранспорта, избавляясь от них как от ненужных свидетелей. Грабили менял валюты и убивали, забирая мешками деньги — риалы, фунты стерлингов, динары, доллары, советские рубли, но номиналом не меньше ста рублей — такая уж то была не востребованная в мире валюта. Грабили духанщиков, грабили дехкан и их семьи. Грабили банки, дома зажиточных людей и нищенские мазанки. Грабили загоны для скота и хлева, не брезгуя никакой живностью, отбросив напрочь в голодухе и веселящем душу разбойном беспределе предрассудки, не чураясь «пахучей» баранины и «несъедобной» козлятины. Грабили семьи и оскорбляли род: захватывали девушек и, поочередно пользуясь ими, прятали в вырытых для этой цели землянках-зинданах. А бывало и проще, и во много раз страшнее: насиловали скопом во дворе, на улице за углом, и — убивали…

Полковник Дмитрий Иванович Буданов, начальник отдела пропаганды и агитации политуправления ТуркВО, осенью восьмидесятого пригласил меня в провинцию Нангархар, где в ее административном центре Джалалабаде дислоцировалась недавно сформированная на базе полка 66-я отдельная мотострелковая бригада. Худощавый, невысокого роста подполковник, комбриг Смирнов Олег Евгеньевич, с которым я познакомился в январе во время операции в Нахрейне, мало был рад нашей встрече.

— Дмитрий Иванович, а прессу-то зачем?..

Солдаты хозвзвода сопровождали наливную машину за водой. И стало правилом: возвращаясь назад, в расположение части, неизменно наведывались на подворье, стоящее чуть поодаль от проселочной дороги. Вы думаете, они приходили сказать хозяевам дома: «Здрасте — салам алейкум», и — все? Нет, они приходили разболтанной походкой, снимали с плеча автоматы, не торопясь выбирали объект, прицеливались, выпускали очередь и забирали добычу. Вначале пали жертвой выборочной стрельбы бараны. Когда их не стало, приступили к методичному истреблению коз. Кашеварам вода нужна была ежедневно, и за ней каждый день ходила машина, и ее сопровождали одни и те же. Старший лейтенант Приходько, не покидая кабины, читал книжку, всегда и неизменно — такой он был книголюб и книгочей, и никогда и ничего не слышал и не видел.

— Товарышу полковныку, — журчал прекрасный украинский говорок сына степей Херсонеса, — зрозумила рич, що чув пострилы, но тож вийна…

От волнения, что ли, мужик перешел на украинский?

А с ним выезжали еще четверо: водитель и трое бдительных дозорных. Перестреляв баранов и коз, принялись за курей. Покончили и с ними. В последний раз вывели корову — и тут не выдержал хозяин, приметный старик; он взмолился, пал на колени, стал просить, умолять. Но наш солдат был голоден, и на войне он не любил, когда ему перечили, чиня препятствия. А потому убил вначале старика. Бабуля выбежала из хлипкого глиняного дома, больше похожего на скоро сработанное глинобитное укрытие, и припала к телу, распластанному на земле у ног испуганной коровы. И, к сожалению, на виду у армии. Ее, старуху, пристрелили тоже, не злобясь, без нареканий и без мата. Пальнули запросто, недосуг был солдатам. Коровенка взбрыкнулась то ли от испуга, то ли от рук, ей незнакомых. Ее усмирили прикладом автомата и привязали веревкой за рога к машине.

Уж совсем отъехали, и тут один из них, Степанкив, заголосил:

— Братцы, а у них девка жила! Ведь видела она все это, сдаст нас…

Пошли за ней, нашли в чулане — забилась девушка со страха в темный дальний угол. На свет ее, и — ату, ату… Трое изнасиловали по очереди. Четвертый парнишка отказался.

— Ты, Вань, не хочешь, и не надо. Но ты с нами заодно, и потому пристрелишь ее ты. Ты понял? Или мы — тебя.

— Да понял я…

Раздалась очередь.

Лейтенант читал книгу. Бойцы оседлали цистерну. Иван Родников справился с дрожью в руках и завел машину… Но далеко не отъехал — его подбросило от неожиданного постука в кабину. Сверху, по крыше, неистово заколотили, порывая голосовые связки:

— Вань, стоять!.. Корова сорвалась!

Остановился. Лейтенант по закладке открыл книгу на нужной странице…

— Иван, чего расселся, помогай ловить…

Согласимся — страшно. История — не придумать. Не доведи, господь, приснится. И было еще потрясение до онемения. Казалось, чуть-чуть, вот-вот, и нормальному человеку нужно сходить с ума — в том только спасенье. Четверка молодых ребят. Они буквально несколько минут тому назад убили старика, старуху. Осквернили девочку двенадцати лет. И ее убили, холодно и расчетливо. И тут с привязи срывается корова и бросается в бега. Не дать уйти — и солдаты за нею вслед. И ловят ее. Ловят, озоруя, с гиком, и смехом, и со все нарастающей радостью, улюлюканьем и ликованьем — круг сжимается, пленница спотыкается, еле жива. Их лица озарены довольством, как во время игры мальчишек в чехарду или футбол, когда только-только забит трудный, неслучайный гол. Они так чисты в спортивном азарте, они такие наши красивые дети, они такие боги на лугу — ангелы во плоти. Они так непосредственны и яростно юны, нет хрипа боя в их глотках, лишь заразительные взрывы колокольцев смеха как выражение маленького бытового счастья мальчишек, катающих по полю футбольный мяч и одерживающих победу. Безмятежность на лицах, и покой в душе, наряженной в белые одежды небесной, непорочной чистоты, и увлечение невинной игрой. Они с гиканьем носились за буренкой, и ничего им не мешало жить и ощущать счастье в себе и в своей прыти! А ведь они только что убили… И им хоть бы хны!.. Ни жарко, ни холодно… Наплевать на все и начхать…

Разоренный и оскверненный двор, кстати, обнаружили наши спецназовцы и от увиденного поверглись в холодный пот и ужас. Трагедию подворья не пытались скрыть, припрятать, списать на душманов — так велико было потрясение дознавателей. Расследовали, нашли подлецов, придали огласке их имена. Была даже высказана мысль: троих расстрелять перед строем полка, а четвертый, водитель, пусть едет в тюрьму, и надолго…

Если по Транссибирской магистрали уткнуться в нижнюю оконечность озера Байкал, бросить в Слюдянке вагон и пересесть на попутный транспорт, идущий на юг, в сторону монгольской границы, то через много часов сквернейшей дороги и местами откровенного бездорожья вы очутитесь в удивительном уголке тайги и в окружении заснеженных пиков вершин Восточных Саян. Вас будут поить кислородом пихта и кедр, и лечить водами из недр глубоких курорт Аршан, выстроенный советскими заключенными. Об этом не принято говорить вслух, и отдыхающие не подозревают, что любезный сантехник Ваня — это тот самый Родников, который отбывал здесь, в зоне, наказание и, поневоле вовлеченный в общественно полезный труд, возводил корпуса бальнеотерапии, в которых пациенты исцелялись, плескаясь и томясь в термальных минеральных водах.

Иван освободился, а во время ударного строительства подружился с Буддой, всецело отдал себя ему и так и остался здесь — видимо, навсегда. Найдя покой в религии и в доброй женщине по имени Цыцыцма. Если не ошибаюсь, в переводе с бурятского — соловей. Так он мне и сказал — да куда мне рыпаться, тут мне до конца быть. С буряткой — женой, бурятчатами — моими детьми и Буддой — нашим богом.