Блондинка крашеная.

Врач?

Музработник?

— Вчера? — строго спросила дамочка, полностью игнорируя наше явление. — Или позавчера тоже?

— Тоже-е-е… — протянул сидевший напротив нее старичок, щипая себя за седенькую эспаньолку.

Старичок был мал ростом, розов от природы, упитан и до чертиков напоминал доктора Айболита, впавшего в маразм из-за козней пациентов;

— Позавчера тоже-е-е… снилось…

— Что именно, Ашот Казбекович?

— Оно… голое… и тыту… тату… наколка на ляжке…

— Ну что? — обратилась дамочка к собравшимся. — Засчитаем Ашоту Казбековичу балл за честность?

Консилиум психов рьяно закивал головами, а дамочка полезла в баульчик (он стоял перед ней прямо на полу) и достала оттуда маленькую бараночку.

Дети такие «сушками» зовут. Бараночка с костяным стуком легла на крышку пианино, рядом с кучкой себе подобных.

— И еще это… — воспрянул духом розовый Ашот Казбекович, косясь на вожделенный баул. — У Матрены кисель своровал… она заначила, а я своровал… и в унитаз вылил. Больше не буду… не люблю кисель, склизкий он, мцхэ джанавардзо,..

Бурные аплодисменты, переходящие в овации, — и еще одна балл-баран очка ложится в пользу честного старичка.

— А теперь, друзья мои, — дамочка встала и захлопала в ладоши, призывая к вниманию, — теперь мы с вами пойдем к «алтаркам» и дружно сожжем эти приношения во здравие нашего дорогого Ашота Казбековича, а также во избавление его от искусов и дарование ему долгих лет жизни! Ну-ка дружно: глаголите ти рече…

— Мысли твои тече! — вразнобой подхватили психи, надрываясь от усердия. — Тече река крови-мозга, мозг жив-здрав, не тих и не лих, и не приче, а тиче!

— Сотри всю немочь с головы, с темени…

— С затылку, с висков, с разных телесов…

— Аминь! Отлично, друзья мои! За мной! Счастливый Айболит удрал первым, за ним потянулся к выходу консилиум во главе с дамочкой, вытирая головы невесть откуда извлеченными простынями (казенными, с синим клеймом).

Проходя мимо нас, все на мгновение останавливались и здоровались.

— Помогает? — деловито спросил Ерпалыч, когда мы остались одни. — Или так… психотерапия?

— Помогает, — отозвался Лель, — и — клянусь! — в глазах его заплясали подозрительные искорки, — еще как помогает. И во здравие, и во избавление… Идемте, сами увидите.

В комнате-подсобке, примыкающей к эстрадке, обнаружился пухлый альбом, под завязку набитый фотографиями. Открыв его примерно посередине, Лель пододвинул альбом нам с Ерпалычем.

— Любуйтесь!

В левом верхнем углу было приклеено черно-белое изображение. Я всмотрелся и ахнул. Добрый доктор Айболит здесь больше походил на Кащея Бессмертного, сразу после того как ему воткнули волшебную иголку в волшебное яйцо (помню, Ритка говорил: для возврата долгов весьма способствует). Далее: цветной, но еще весьма чахлый Ашот Казбекович, он же на стадии улучшения, он вчерашний, сегодняшний…

Эффект был поразительный.

Круче молодильных яблочек.

— Кстати, Олег Авраамович, — видимо, Лель решил меня окончательно добить, — та Настя, что внизу… вы еще смотреть на нее не отважились. Уверяю, год-два, и дело нормализуется. Красавицей ей не быть, а так… имейте в виду, осенью нашей Настеньке и спичек в руки никто бы не дал, а сейчас — пожалуйста!

Ерпалыч полистал альбом и куснул нижнюю губу.

— Воздействие на Этих методами воздействия на Тех? — осведомился он. — И до каких пределов?

— До самых отдаленных, — ответил Лель. — Кому как не вам, уважаемый Иероним Павлович, понимать! — до самых отдаленных.

— Угу, — буркнул старик и замолчал, дум великих полн.

А мне вспомнилась гибель Снегурочки.

* * *

За окно гурьбой набежали ранние зимние сумерки: подглядывать. Я потянулся, хрустнув позвонками, вышел из подсобки обратно в зал, оставив дверь открытой; и еще подумал, что вся эта экскурсия, Насти-страсти, совместные камлания престарелых — дымовая завеса. У Лелей-магистров другой интерес, козырный, им умник Ерпалыч позарез нужен, они за него удавятся, в лепешку расшибутся или скорее всех вокруг удавят и расшибут. Вон, сперва провокацию налаживали, потом украсть пытались, теперь умаслить… гляди-ка! А старик-то наш раскраснелся, рожа сияет, интерес аршинными буквищами написан — короче, покочевряжится и сдаст трудовую в отдел кадров. Тиснут ему персональную иконку: псих Ерпалыч под личиной епископа Маруфа Месопотамского, от бессонницы и ночных искушений, кто умом скорбен, тем шибко пользительно… Интересно, а по городу сколько таких левых образков гуляет? Свечи им ставят, лампадки, мольбы по графику… Ерпалыч, ты ведь понимаешь, что это значит?.. ты лучше меня все понимаешь, хрен ты старый, много лучше! Не все ты мне рассказал, друг Молитвин, урезал мемуары-исповеди, да я и сам понимаю: кем-кем, а «шестеркой» случайной в своем замечательном НИИПриМе ты отродясь не был. Не морочь мне голову, начлаб «МИРа»…

— Скучаешь?

Это Фол. Катался-катался да и подкатил ко мне. И ты тоже, Фолушка, многого не договариваешь, есть и у тебя свои виды…

А у меня они есть?

Что у меня, вообще есть, кроме чудовищной возможности переписать кусок жизни на выбор, исправить, испортить, покопаться пальцами в распахнутом чреве, упиться насмерть собственным солипсизмом?! — лишь для того, чтобы понять ослепительно и холодно: все будет как будет, ибо суперпенис нон салыпос, что в дословном переводе означает…

— Алька, ты чего такой смурной?

— Помнишь, — невпопад спросил я, видя, что Ерпалыч с Лелем вновь увлеклись поучительной беседой, а Папа не в счет, — помнишь, ты мне звонил? Перед самым налетом на квартиру. Беги, мол, подальше; встретимся, мол, где ты про Икаровы крылья узнал.

Фол остановился.

Внимательно посмотрел на меня.

— Помню, Алька. Ну и что?

— Да ничего… Просто интересно: откуда ты про налет заранее узнал? И про крылья? Я вроде бы никому не кололся, Ерпалыч — он вообще в нетях числился…

Кентавр вдруг заулыбался, гоняя желваки на высоких скулах; уголки его слегка раскосых глаз брызнули сетью «гусиных лапок»; и я невольно почувствовал — улыбаюсь.

В ответ:

— Дурак ты, Алька! Как есть дурак… чем и ценен. Докладываю, начальник! — про крылья мне Папочка изложила, пока ты в горячке валялся! Доволен?!

— А она откуда узнала? — не сдавался я, и впрямь чувствуя себя полным параноиком со всеми моими подозрениями. Или это так местные пенаты действуют?

Или вообще своих допрашивать легче, чем посторонних?!