– Вон отсюда! Придурок! Юродивый! Даю тебе три недели, чтобы освободить мастерскую!!! Чтоб к первому ни тебя, ни твоего барахла и духу в ней не было!!!

Уже несколько дней Андрэ сидел в бомбоубежище – в город не выбирался и поднимался наверх лишь по ночам, когда его начинала мучить бессонница. Тогда он набрасывал плащ и выходил в пустой темный двор покурить. Иногда ему встречался университетский сторож и по совместительству дворник Гаврилов, который, демонстративно не здороваясь с ним, мрачно и монотонно подметал опавшие под утро листья.

Еда, деньги и сигареты закончились. Андрэ нашел в шкафу припрятанный на черный день кулек махорки и курил самокрутки. Теперь единственной возможностью заработать оставалась его халтура. Он работал над бюстом все эти дни, торопился, стараясь закончить до того, как его выселят из мастерской. Если он успевал, на вырученные деньги появлялся шанс временно снять комнату и приступить к поискам новой работы.

Сегодня после обеда он ожидал прихода заказчика. Работа продвигалась неплохо, и часов до трех пополудни он уже маханул изрядный кусок. В пятнадцать двадцать, заметив, что до визита осталось десять минут, Андрэ взял газетки из кучи, что не понравилась Евлампиевичу, и бережно прикрыл ими уродцев.

Ровно в полчетвертого в бомбоубежище спустился невысокий мужчина лет пятидесяти пяти в костюме, белой рубашке, с заметно выпирающим пузиком. Арсений Казимирович принадлежал к местным торговцам средней руки и держал несколько киосков на вокзале, на Быховском рынке и где-то на остановках.

Кинув на диван кожаную папку, он с любопытством принялся рассматривать незаконченный бюст жены, погибшей в аварии около года назад. Покритиковав размер носа, излишнюю оттопыренность ушей, пухлость губ, он вдруг посмотрел на Андрэ и неожиданно спросил:

– Послушайте, Андрей, а вы что, лепите портрет моей жены в этой каске?

– Да, а вас что-то не утраивает?

– Меня все устраивает, только я хочу, чтобы вы ее снимали во время работы.

Казимирович нахмурился и, сдвинув брови, продолжил:

– В этом я вижу некое глумление над моей покойной супругой! Я не хочу, чтобы оттуда, – он вознес указательный палец к потолку бомбоубежища, – она наблюдала, как некий незнакомый мужчина лепит ее портрет в каске с возбужденным, задранным к небу фаллосом.

– Вы усматриваете в этом попытку соблазнить ее ментальное тело?

– Мне не нравятся такие намеки. Если б вы надели шапку-ушанку, я не имел бы ничего против. Но вы водрузили на голову член. Поэтому вы либо снимете его, либо я обращусь к скульптору без члена на голове. Это мое категорическое условие!

Андрэ занервничал. Лишиться последней надежды что-то заработать было сейчас равносильно катастрофе. Немного подумав, он предпринял последнюю попытку избегнуть ее:

– Послушайте, Арсений Казимирович, я вижу, вы человек образованный и явно, до того как организовали свой первый кооператив по производству пластиковых салфетниц и мухобоек, занимались серьезной научной работой. Поэтому вам наверняка известно, что каждый истинный художник это медиум, всего лишь проводник тайных смыслов, которые он материализует в своих произведениях. Поверьте, этот фаллообразный предмет есть только инструмент, позволяющий иметь лучшую связь с иными мирами. Вы же трактуете его таким образом, будто я водрузил на голову член в смысле поднятого вверх медиюса – среднего пальца руки, который кричит миру – фак на вас всех! в том числе и на вас, на вашу и мою жену, на Бориса Фадеича, на Карла и Фридриха, на попа в черной рясе, на империалистов, антиглобалистов, на чертовы партии, нефтяные картели, на кураторш в очках, на тещу с ее сапогами! Но поверьте, этот фаллос точно не является признаком возбуждения в отношении вашей жены, и я вовсе не собираюсь провести с ней астральный половой акт. Он необходим лишь для спиритического контакта, чтобы установить связь с ее духом и лучше понять произведение, над которым я работаю.

Арсений Казимирович неодобрительно, с подозрением посмотрел на Андрэ.

– Но, в конце концов, если все-таки вы настаиваете, – продолжил тот после довольно долгого, не предвещавшего ничего хорошего молчания, – я могу надеть на фаллос презерватив! Это что-то вроде противозачаточного средства. Вот посмотрите!

Он взял небольшую деревянную колодку, проделал по центру отверстие, надел ее на кончик Шелома и с немного идиотической улыбкой повернулся к заказчику.

– Ваш метод спиритуализма, – сказал, наконец, после небольшого раздумья Арсений Казимирович, – представляется мне шарлатанством. Не знаю, чем вы там занимаетесь с моей женой в астрале. Но мне будет спокойней, если ее портрет вылепит не медиум с членом на голове, а обычный скульптор. Прощайте! Аванс можете не возвращать!

Уход Казимировича должен был сильно расстроить Андрэ, но, как ни странно, этого не случилось. Наоборот, какая-то злая радость переполняла его. Он словно избавился от еще одной тяготившей его обузы. «Хватит! – говорил он себе. – К черту заказчиков, к черту мертвецов! Кончилось время уродцев!»

Походив в возбуждении по мастерской, он аккуратно снял со станка незаконченную скульптуру и отправил ее в компанию остальных, поседевших от пыли глиняных даунов. Затем, покопавшись в книгах, Андрэ нашел старый номер журнала с французским названием «pARTisan» и принялся читать. Издание было печатным органом местных арт-партизан. В передовой статье автор, скрывавшийся под псевдонимом Моисей Молотов, анализировал итоги последних компаний. Моисей явно был не доволен их результатами и призывал в период между следующей посевной и осенней битвой за урожай объединиться и наконец взорвать мост. Под взрывом моста, конечно, подразумевалась метафора, смысл которой сводился к тому, что время квартирников и арт-подполья проходит, что пора (тут Молотов снова пользовался метафорой) объявить рельсовую войну и перейти в решительное наступление по всем фронтам.

Другой автор под псевдонимом Эммануил Лебеткин спорил с ним, говорил, что подрыв моста сейчас преждевременен, что это только вызовет ответный удар, который спалит подполье. Он предлагал прибегнуть к иной тактике, а именно активно внедрять во вражеские структуры своих людей. Когда количество внедренных достигнет критической массы, только тогда, говорил он, революционная ситуация в белорусском искусстве станет возможной.

Третий автор – Веньямин Шатов – призывал отказаться от коллаборационизма. Он был против как преждевременного подрыва моста, так и всякого сотрудничества, пусть даже и во имя самых высоких целей. Он что-то долго и нудно вещал о моральной ответственности, неподкупности настоящего искусства и чистоте идеи. Какой именно идеи, Андрэ, правда, не понял и через час, устав от пожелтевших новостей современного белорусского искусства, отложил журнал в сторону.

Есть было нечего. На столе, накрытом старой газетой, лежали пара луковиц и малюсенький кусок хлеба. Два больших шкафа, прижавшись плечами друг к другу, мрачно, исподлобья, прямоугольными глазами посматривали на него. В дальнем углу шелестела мышь.

Взяв фонарик, Андрэ отправился побродить по катакомбам подвалов, в которые вела задняя дверь мастерской. За ней начинались огромные пустые лабиринты, что тянулись под всеми соединенными между собой корпусами университета. Когда-то их построили как продолжение бомбоубежища на случай непредвиденного конца света. Время от времени Андрэ любил побродить по этим темным, сырым, пахнущим плесенью и ожиданием войны залам. Иногда он находил в них что-нибудь полезное для работы – старый чемодан, стопку книг, плюшевого мишку с оторванным ухом.