Тайлериан, не без расхолаживающего участия семьи, привык считать себя самым младшим, никчемным и невезучим. В общем, тем, кому до сегодняшнего дня разрешалось потакать малейшим своим прихотям и жить, руководствуясь лишь одним принципом – «Я это хочу», начисто забывая о двух других, гласящих: «Я это могу» и «Я это должен». В конце концов, героями не рождаются. Становиться таковыми нас заставляет жизнь. Но до тех пор, пока коварный случай не выпнет нас на путь совершения подвигов, мы обычно остаемся ничем не примечательными персонажами, не способными без подсказки судьбы адекватно оценить то, что мы можем, и абсолютно не желающими совершать то, что должны. К лени, достатку, сытости и безоблачному счастью, как, впрочем, и ко всему хорошему, мы привыкаем быстро. А вот как можно привыкнуть к обязанностям, долгу и тяжелой, кропотливой работе, направленной во благо других людей? О-о-о, для этого требуется особая форма мужества, являющегося не чем иным, как умением искусно скрывать от посторонних глаз испытываемый нами страх. И это вполне естественно, ибо опасениям подвержены все, и одни только мертвые не боятся никого и ничего.

И, возможно, если бы Тай понял это еще тогда, то все последующие события его жизни пошли бы совсем по-другому… Но, увы, подобным предположениям было суждено навсегда остаться всего лишь ничем не подтвержденной и не опровергнутой на практике теорией, более уместной не в жизни, а в красивом философском трактате. Потому что жизнь рассудила иначе и повела самостоятельную игру, не гнушаясь непорядочных шулерских приемов. Все оказалось предопределено заранее, ведь нужные карты уже выпали, а уйти от Расклада Судьбы пока еще никому и никогда не удавалось…

Насколько мне помнится, столичный храм богини Аолы закрыли на реставрацию лет этак пять назад, а возможно, и того поболее. Да так с тех самых пор и не сподобились открыть. Гневно брюзжащему волхву Никодиму теперь приходилось читать свои ежедневные проповеди в крохотном боковом приделе, там же отправляя и частые брачные церемонии. Одно дело, что для венчания членов боярских семей стены щелястой боковушки завешивали серебристым офирским ковром. Вот и вся отличительная разница от свадьбы купцов или простолюдинов. Плачевное состояние главного берестянского святилища являлось предметом незатухающего раздора между моим отцом и дородным, несдержанным на язык первосвященником богини. И вечно-то у князя какие-то увертливые отговорки находились, оправдывающие затянувшийся ремонт: то год выдался неурожайным и поток налогов, поступающих в государственную казну, истощился до тоненького ручейка, а то пришлось разориться на прием очередной иноземной делегации. Самодержец прижимисто хмурил брови и раз за разом предлагал красному, до хрипоты накричавшемуся волхву проявить положенное божьему человеку смирение и подождать до лучших времен. Исчерпавший все дозволенные цензурой аргументы Никодим обиженно замолкал и отступался, обещая потерпеть еще. Вот так и ждали год за годом, пока не дождались…

Князь Елизар гневно пыхтел, аршинными шагами меряя узорчатый ковер, устилавший пол главной палаты. Дородный первосвященник, давно уже замучавшийся вертеть головой вслед порывистым движениям свого государя, устало опустился на скамью, с натужным кряхтением потирая жирную шею. Да уж, спорить со вспыльчивым монархом, это тебе не послушным прихожанкам подолы на голову заворачивать, тут одними посулами и благословениями не отделаешься. К тому же тяжеленное парадное облачение, вздетое по случаю бракосочетания княжны Рогнеды, ничуть не способствовало успешному проведению негаданной противоостеохондрозной разминки.

– Это ты во всем виноват, Никодим! – разъяренно шипел самодержец, тоже порядком запыхавшийся от своей бестолковой беготни. – С твоей дурной подачи богомаз Фрол все понял неверно и слишком прямолинейно воспроизвел на стене храма содержание заказанного ему эпического полотна «Голубые дали»… Вот и пришлось непотребную фреску срочно соскребать, а само святилище закрывать на реставрацию…

– Помилуй, государь-батюшка! – возмущенно всплеснул руками несчастный волхв, шокированный столь явным поклепом. – А не ты ли сам выдал бесстыжему Фролке аванс в виде штофа крепчайшего гномьего самогона? Откуда ж там было благолепию-то взяться?

– Молчать! – взбешенно рявкнул монарх. – Не сметь мне перечить! А не то я вас всех в поруб посажу – и тебя, и Фрола…

– И кто же тогда княжну венчать станет? – елейным голоском вопросил смиренник Никодим, усмехаясь хитро и злокозненно. – Али Ерофил?

– У-у-у, вражины треклятые!.. – тоненько и совсем не державно взвыл окончательно отчаявшийся государь. – Уйду я от вас, злые вы все! Мне государственная ноша уже вот где сидит! – Он выразительно постучал ребром ладони по своему крепкому загривку, густо заросшему курчавыми седыми волосами. – Уж лучше я в монастырь какой благонравный постригусь, доживать свои дни в тиши да умиротворении, чем продолжу этим приютом для умалишенных командовать, коий по ошибке Красногорьем прозывается…

– А и уйди, батюшка! – угодливо поддакнул молчавший до сих пор чародей Ерофил. – И я с тобой вместе отбуду. Вон, взять, к примеру, женский монастырь королевы Смерти в излучине реки Лыбедь, что в Белоозеро впадает. Обитель тихая, спокойная и благочестивая. Чем не приют для двух отвергших суетный мир смиренных схимников?

– А-а-а, – язвительно протянул Никодим, – не тот ли это печально знаменитый святой уголок, в котором позапрошлым летом после твоей инспекции каким-то чудом пять младенцев народилось?

– Брехня! – протестующе взревел чародей, заливаясь предательским румянцем. – Да все служители Смерти, к твоему сведению, дают нерушимый обет безбрачия!

– Ну-ну, – насмешливо поддел волхв. – Свежо предание, да верится с трудом. Поздно теперь импотентом притворяться…

– Да уж конечно, мне до твоего притворства слабо! – запальчиво выкрикнул Ерофил. – От импотенции, к твоему сведению, еще никто не рождался, правда, никто и не умирал, как от ваших лекарств!

– Не ври! – в свою очередь бурно возмутился Никодим, тоже напрочь забывая и о проблемах с храмом, и о предстоящем венчании княжеской дочери. – Мы лечим во славу богов и грехи так же отпускаем…

– Грехи, говоришь… – нехорошо прищуриваясь, протянул Ерофил, обеими руками поудобнее перехватывая свой увесистый посох и принимая позу опытного бойца. – То-то у Маньки-вдовы твое отпускание греха уже на нос полезло, а через месяц-другой, глядишь, и на свет белый появится да титьку запросит…

– А-а-а! – пронзительно завизжал волхв, мгновенно исцелившийся от ломоты в шее и хищно закружившийся вокруг давнего недруга. – Подло это – чересчур сурово слабость мужскую осуждать, там в экстазе все приключилось…

– В экстазе? – мстительно не поверил Ерофил. – А Манька клянется, мол, в сарае!

– А ты докажи сначала, что тот нагулыш мой! – разъяренным жеребцом притопнул волхв.

– Щаз, разбежался и кинулся доказательства искать. А может, тебе еще и ключ от хаты выдать, где девки визжат?! – упрямо нагнул голову чародей.

– Какие тебе еще девки? – ревниво парировал блудливый первосвященник. – Ты же сам минуту назад признался, что импотент и посему не ведаешь утех плоти!