«Я понял то, что сознавали мы все, попавшие в плен: у каждого человека есть предел возможностей. Я достиг этого предела. Я был доведен до животного состояния. На две недели они оставили меня в покое. Я получил возможность отдохнуть и был готов противостоять им. Когда на тебя давят, со временем ты или больше поддаешься, или, наоборот, становишься крепче. Я ненавидел их так сильно, что стал крепче. Тюремщики хотели, чтобы я встретился с делегациями, их было много: кубинцы, русские. Иногда приезжали «борцы за мир» из Америки. Я отказывался с ними встречаться. Меня избивали. Я говорил: «Хорошо, я ними поговорю, но скажу, как с нами обращаются…»

Весной и летом 1969 года было особенно плохо. Двое пленных пытались бежать, но их поймали. Одного вьетнамцы забили до смерти. Убили бы и второго, но он был крепкий парень, в прошлом борец и боксер. Он выжил».

Пленные тоже были пропагандистским инструментом в холодной войне. Сначала в руках северных вьетнамцев, которые заставляли их публично каяться в преступлениях против человечности. Потом американцы подняли тему измывательств над сбитыми летчиками как пример бесчеловечности ханойского режима.

В октябре 1969 года содержание пленных улучшилось, потому что в мире заговорили о пытках, которым подвергают американских летчиков. Администрация президента Линдона Джонсона придерживалась линии: «Не говорим о положении военнопленных, чтобы им не повредить». Отношение администрации Ричарда Никсона было иным.

Министр обороны Мелвин Лэйрд продемонстрировал на пресс-конференции фотографии пленных и обратился к вьетнамских властям:

— В соответствии с Женевскими конвенциями вы обязаны отпустить всех больных и раненых пленных. Эти люди больны и ранены. Почему вы их не отпускаете?

Кое-кого отпустили. Когда на пресс-конференции летчики рассказали, как вьетнамцы обращаются с пленными, это произвело тягостное впечатление на общественное мнение.

«Вьетнамцы это учли, — рассказывал Маккейн. — Еды давали больше, не били. Раз в год нам разрешали получать посылку с витаминами. Можно было делать гимнастику в камере, и это помогало окрепнуть. Я мог сорок пять раз отжаться от пола и пару сотен раз сесть из положения лежа. Чем еще хороши физические упражнения? Устаешь и хорошо засыпаешь. А когда ты спишь, ты свободен.

Наступил день, который я никогда не забуду, — 18 декабря 1972 года. Все словно взорвалось — это начались бомбардировки по приказу Никсона. Мы видели, как горело небо. От взрывов наше здание трясло. Включились сирены. Мы были счастливы».

«13 декабря 1972 года переговоры в Париже были сорваны северовьетнамской стороной, — рассказывал Генри Киссинджер. — Ханой фактически решил прервать переговоры и продолжить войну в надежде на безоговорочную победу. Никсон и я вынуждены были вернуться к военному решению проблемы. Никсон выбрал стратегию непрерывных массированных бомбардировок с использованием самолетов Б-52.

Бомбардировки продолжались двенадцать дней. Принято считать, что бомбардировки ничего не дали. Это не так. 26 декабря, в день одного из наиболее мощных налетов, мы получили из Ханоя согласие возобновить переговоры на наших условиях».

Вот тогда впервые пересеклись судьбы Джона Маккейна и Генри Киссинджера, который во время избирательной кампании 2008 года консультировал его в международных делах. А тогда помощник президента Никсона по национальной безопасности Генри Киссинджер вел в Париже переговоры с северными вьетнамцами об условиях окончания войны.

«Я восхищался мужеством президента Никсона, — говорит Маккейн. — Его есть за что критиковать — за Уотер-гейт, например. Но у него были силы принять непопулярные решения: минировать порты, ввести морскую блокаду, бомбить Камбоджу. Я понимаю, что это было трудно для него, но именно так можно было закончить войну. Он знал, когда пустить в ход морковку, а когда палку. Вьетнамцы думали, что побеждают. Они полагали, что большинство американцев не желают войны. Но они недооценили президента Никсона. Он знал, что чем мы сильнее, тем с большей готовностью коммунисты идут на переговоры. Они понимают только язык силы».

Джон Маккейн провел в плену пять с половиной лет и вернулся на родину после заключения мира в Париже. Соглашения были подписаны 27 января 1973 года. Маккейна отпустили 15 марта. Он вернулся на родину героем. Его принял президент Ричард Никсон. Фотография Маккейна на костылях обошла всю страну. Он получил высшие награды, которых удостаиваются американские военнослужащие, в том числе медаль, которой отмечают мужество солдат, прошедших через вражеский плен.

— Что касается моих планов на будущее, — говорил тогда Маккейн журналистам, — то я хотел бы остаться на флоте, если я смогу вновь летать. Это зависит от успехов хирургов, которым предстоит заняться моими руками и ногой. Если придется уйти с флота, я надеюсь послужить правительству в каком-нибудь ином качестве. Я имел возможность о многом подумать и пришел к выводу, что одна из самых важных вещей в жизни — помимо заботы о семье — это быть полезным своей стране.

Он лечился девять месяцев. Курс реабилитации был очень болезненным. Он терпел, потому что хотел, чтобы врачи признали его годным к действительной военной службе. Он окончил курс в национальном военном колледже, продолжил службу и вновь летал. В 1977 году героя войны прикомандировали к комитету сената по делам вооруженных сил. Потолкавшись в Капитолии, Маккейн стал говорить, что он не глупее сенаторов, которых наблюдает каждый день. Почему бы ему самому не заняться политикой?

Конечно, он хотел бы стать адмиралом, как отец и дед. Но, во-первых, из-за травм он с трудом сдавал ежегодный экзамен по физической подготовке. Во-вторых, он никогда не командовал морскими соединениями. Когда речь идет о прохождении службы, исключения не делаются даже для героев. Он второй раз женился, переехал к жене в Аризону и выставил свою кандидатуру в Конгрессе.

В округе его именовали чужаком. Но он объяснил избирателям:

— Друзья, я двадцать два года прослужил на флоте. Мой отец служил на флоте. Мой дед служил на флоте. Если ты военный, тебя постоянно переводят с места на место. Мы жили во всех концах нашей страны. Конечно, мне бы хотелось всю жизнь провести вместе с вами в таком чудесном месте, как Аризона, но моя судьба сложилась иначе. Честно говоря, дольше всего на одном месте я жил в Ханое, когда попал в плен…

Только 27 января 1973 года в Париже было подписано соглашение о прекращении войны и восстановлении мира во Вьетнаме. Соединенные Штаты могли оправдать свой уход тем, что теперь противостоящие вьетнамские стороны займутся поисками согласия. На самом деле мир не наступил.

Руководитель Северного Вьетнама Ле Зуан объяснил товарищам на Юге:

— Для нас самым важным в Парижском соглашении является не признание существования двух администраций на