— А вы думали на Созонта Телятьева? — в лоб спросил аналитик.

— Конечно, думал. Но отмел его.

— Почему?

— Во-первых, он трусоват, а для такого дела нужна смелость. Во-вторых, Созонт при всех своих недостатках был, в общем-то, добрый человек. Не только наглости ему не хватало, но и злобы.

— Так, — подхватил сыщик. — А кого вы заподозрили вместо?

— Его малолетнего сына Мишку.

За столом повисла пауза.

— Да, того самого Мишку, который на днях задушил девушку и застрелил почтальона, — напомнил молодежи старик. — В нем уже тогда имелось злобы на троих.

— Сколько же было в тот год юному пироману?

— Двенадцать лет.

— Уже можно посылать в колонию для малолетних преступников. Вы это сделали?

— Нет, не успел, — горько вздохнул пенсионер. — Случилось то, к чему и шло у меня на глазах. А я… Что говорить? Мой грех. Пока то да се, пока я улики подбирал… Там ведь целая шайка сколотилась, и в ней были озорные парни и все старше Мишки. Подобралась артель подлецов, один к одному. Знаете, как это бывает? Тихо, тихо — и вдруг отовсюду полезли неприятности.

— Так что же случилось? — тихо спросил Анисимов.

— Загорелся дом, в который переехал Герман Телятьев. Было это вечером, в конце августа, в субботу. Все по баням разошлись, суббота банный день. Ну и полыхнуло. Герман после веника маленько выпил, да и уснул на веранде. Когда соседи прибежали, она уже как костер пылала. Не вышел он с нее, задохнулся. Начали огонь тушить, улица прибежала как один человек. Страшно же: ветер дует, того и гляди весь город улетит! Машины с пожарными примчались. И вдруг заметили люди, что Созонт тоже здесь. И даже помогает качать насос. Но он в стельку пьяный и не столько помогает, сколько мешает. Тут-то и вспомнили против него подозрения. Дом загорелся, и того самого хозяина, которого этот дурак полгода как обещал спалить. Вот и улика! Много ли надо смердам? И они… они взяли Созонта, раскачали и бросили в огонь. Сгорел он живьем…

— А вы?

— Когда я прибежал, уже поздно было. Народ озверел, набросились на полицию, пожарным досталось. Четыре дома тогда превратились в угли. И все свалили на глупого мужика, который болтал лишнего. Считалось, что он поджигатель и получил свое.

— А пожары после этого прекратились? — ухватил суть Алексей Николаевич.

— Как отрезало.

— Так, может, и вправду Созонт поджигал?

— Отрезало потому, что я всю шайку-лейку разогнал, — пояснил Исцеленов. — Мишку как сироту отправил в приют, до семнадцати годов. А тех парней, кто фордыбачили, переловил по одному и укатал в арестный дом. Иных и в тюрьму, но большинство туда. Потом всех, кроме Мишки, призвали на воинскую службу, где вложили в голову немного мозгов. Теперь они — почтенные обыватели. И никто никогда не сознался, что пускал красного петуха.

— Как же так, Евстафий Павлович, — возмутился аналитик. — У всех на глазах сжечь живьем человека! Самосуд, за такое надо в каторгу ссылать. Дикое средневековье царило у вас четверть века назад.

— Да? — живо парировал отставник. — Думаете, сегодня иначе дело обстоит? В конце мая в Лукояновском уезде сразу четверых сожгли.

— Не может быть! — ахнул чиновник для письма. — А власти? Куда они смотрят, как допустили такое? Судить надо изуверов.

— Если мир чего решил, он это сделает, — философски рассудил Исцеленов. — Те четверо были заподозрены в поджогах. Точь-в-точь как в истории с Телятьевыми. Мужики и бросили их в костер, без дознания, суда или сбора доказательств. И пожары в селе тоже прекратились!

Алексей Николаевич переменил разговор:

— Но что стало с двумя подростками? Как они выжили без отцов? Матери у них были?

— Оба оказались круглые сироты, — пояснил хозяин гостям. — Мишка вышел из приюта восемнадцати лет. Как сирота он, понятное дело, получил красный билет[63]. И спотворился, дрянь, водку пить. Заседал в кабаках, рано вышел там в вожаки. У нас в Арзамасе, видите ли, есть питейные дома, куда лучше не ходить. «Разувай» на Верхней набережной или «Тычок» на Конной площади. В этих милых местах Телятьев и перебивался.

— С восемнадцати до тридцати семи годов? Так долго? А на что он жил, на что пил?

— От папаши остался дом, в нем станки для вязания, шерсти запас… Этого хватило лет на пять. Потом Мишка исчез, но через два года его прислали по этапу к месту приписки…

— Так, это уже интересно, — оживился статский советник. — Откуда прислали непутевого, из Петербурга?

— Нет, из Москвы.

— В уголовных делах был замешан?

Исцеленов напряг память:

— Вроде нет… Нарушение паспортного режима. Бесписьменность.

— После этого Телятьев из города не отлучался?

— Еще дважды, и оба раза в Москву. Но там его уже знали и опять оборачивали. И в конце концов Мишка пристроился здесь к вдове. Пользовал ее, а она ему на водку давала. Бывает такое со вдовами.

— Долго это продолжалось?

— Я вышел в отставку, и все местные безобразники перестали меня касаться. Но краем слышал, что два года назад вдова того… Мишка, видать, перед смертью ее обворовал, пролакомил и эти деньги. Но они кончились в конце концов…

— …и он напал на почту, — продолжил мысль бывшего пристава сыщик.

— За что и получил пулю в лоб. Вот совсем не жалко гниду.

Собеседники выпили еще чаю, и Алексей Николаевич бодрым голосом предложил:

— Теперь сообщите нам про второго сироту, и мы уйдем. А то, вижу, вы устали от нашего навязчивого любопытства.

— Наоборот, — возразил Исцеленов, — прямо помолодел. Давно уже старый пес никому не был нужен. А тут пригодился!

Он стал рассказывать про Осипа. Но его история оказалась короткой. Сирота воспитывался у тетки где-то в Нижнем Новгороде. В Арзамас на жительство он так и не вернулся. Но два года назад приехал и разыскал Исцеленова. Показал карточку надзирателя Московской сыскной полиции и стал задавать вопросы. По словам бывшего пристава, Осип Телятьев подозревал, что в смерти его отца виноват не Созонт, а его сын с компанией. Но Евстафий Павлович не решился ворошить прошлое.

— Зачем он приезжал? Уж не положить цветочки на могилу отцу, как пить дать. Осип задумал отыскать виновных. И наказать их за прошлое. А кому это надо двадцать пять лет спустя? Доказательств и тогда не было, одни догадки. Дерзкие парни стали мужиками, отцами семейств, законопослушными людьми. Чего бы Осип добился своим запоздалым дознанием? Отказал я ему. И правильно сделал.

— И он уехал восвояси?

— Именно так. Больше не приезжал, насколько мне известно.