Уже вечером 2-го, а особенно 3-го и 4 июля весь Петроград охватили стихийные демонстрации рабочих, солдат и прибывших из Кронштадта матросов. Главным требованием масс был немедленный переход всей власти в руки Советов. Но, как часто бывает в таких случаях, на могучей волне массового революционного движения поднялась анархистская и ультралевацкая пена. Раздавались призывы к вооруженному восстанию, реквизиции предприятий, банков, складов, магазинов. В некоторых районах открывалась стрельба, появились первые жертвы. Демонстранты направлялись в Таврический дворец, где заседал ВЦИК, появлялись в зале заседаний и бурно требовали покончить «сделки с буржуазией», немедленно взять власть.

Накал страстей создавал реальную угрозу революционным силам: воспользовавшись проявлениями анархии, «беспорядками» как предлогом, правительство, поддержанное всеми, кто взывал к «порядку», могло перейти в наступление и нанести революции тяжелый удар. Так и произошло. Активизация крайне левых, анархических элементов тут же привела к активизации крайне правых, в частности тех, кто состоял в разного рода полулегальных и нелегальных организациях, группировавшихся вокруг уже известного нам «Республиканского центра» («Военная лига», «Союз воинского долга» и т. п.). Оживились и бывшие, и новые черносотенцы. Их газетки приветствовали начавшиеся события как «очистительное светопреставление», которое покончит с большевиками, Советами, либералами и Временным правительством. Громилы и подонки из рядов черносотенцев, поддерживаемые буржуазной публикой и монархически настроенными офицерами, провоцировали вооруженные столкновения, погромы и грабежи. В такой ситуации большевики решили возглавить начавшееся движение, чтобы придать ему мирный, организованный характер. «Если бы наша партия, – разъяснял В. И. Ленин, – отказалась от поддержки стихийно вспыхнувшего, вопреки нашим попыткам удержать его, движения масс 3–4 июля, то это было бы прямой и полной изменой пролетариату, ибо массы пришли в движение, законно и справедливо возмущенные затягиванием империалистской, т. е. захватной и грабительской, в интересах капиталистов ведущейся, войны и бездействием правительства и Советов против буржуазии, усиливающей и обостряющей разруху и голод»[295]. Но большевистская партия считала решительные действия против правительства несвоевременными. «Политически, – писал В. И. Ленин, – мы не удержали бы власти 3–4 июля, ибо армия и провинции, до корниловщины, могли пойти и пошли бы на Питер»[296].

Министры-«социалисты» и меньшевистско-эсеровский ВЦИК стояли перед альтернативой: либо действительно покончить «сделки с буржуазией» и взять власть, как это требовали массы, либо солидаризоваться с кадетами и другими буржуазными элементами в репрессивной политике против революционных выступлений. И уже 4 июля окончательно выяснилось, что кадеты, ушедшие в отставку два дня тому назад, правильно спрогнозировали возможные действия своих «социалистических» партнеров по коалиции: на совместном заседании ВЦИК и Исполкома Совета крестьянских депутатов была принята резолюция, которая рассматривала демонстрации в Петрограде как «удар в спину» воюющей армии, а их инициаторов и руководителей – как «врагов революции»[297]. Находившийся на фронте военный министр Керенский, по-видимому считая премьер-министра Г. Е. Львова «нерешительным либералом», в направленной ему телеграмме требовал немедленного прекращения «предательских выступлений» всеми средствами[298]. На революционные массы и большевиков обрушились репрессии. В разных местах города демонстранты подверглись вооруженным нападениям, по ним открывали огонь из пулеметов. Редакция «Правды» была разгромлена, многие видные большевики арестованы, В. И. Ленин вынужден был уйти в подполье. В Петроград вступили вызванные с Северного фронта войска, которыми командовал поручик эсер Ю. П. Мазуренко. Началась яростная кампания по обвинению большевиков в «государственной измене», в «шпионаже в пользу германского генерального штаба». Антибольшевистская печать связала воедино германский «Тарнопольский прорыв» на фронте с июльскими событиями в столице, которые изображались «большевистской попыткой прорвать внутренний фронт»[299]. Контрреволюция торжествовала победу…

Теперь «победителям» – меньшевикам и эсерам, а также стоявшим за их спиной кадетам – предстояло ликвидировать последствия политического кризиса, разрушившего коалиционное Временное правительство, сформированное еще в начале мая (правительство Г. Е. Львова).

Поскольку из июльских событий страна вышла с явным «правым уклоном», казалось бы, что теперь правые силы должны и могут заявить собственные претензии на власть. Так сказать, на официальном, правительственном уровне их представляли кадеты, но они после июльских событий на первый взгляд неожиданно предпочли занять осторожную позицию. Милюков, как опытный и проницательный политик, понимал, что даже после июльского «разгрома» революционных сил правые, контрреволюционные силы остаются не вполне консолидированными и организованными. Так же как пролетарская революция не могла победить в июльские дни, так и реакция не была в состоянии окончательно взять верх сразу после июльских дней. При таком положении для кадетов имел смысл в той или иной форме возобновить коалицию с меньшевиками и эсерами, 3–4 июля, по существу, скатившимися на кадетские позиции. Выступая на 9-м съезде кадетской партии (проходил в Москве в двадцатых числах июля), Милюков говорил, что в июльские дни меньшевики и эсеры отбросили свою «срединную линию спасения революции» и заменили ее другой: «спасение родины и республики». «И вот эта последняя формула есть наша формула, и мы входим в правительство»[300]. Вместе с тем Милюков совершенно определенно пригрозил, что это кадетское решение есть «временное, неполное и несовершенное» и что если влияние Советов не будет падать и дальше, если «большевики опять появятся на улицах Петрограда… то речь будет другая»[301].

Кадеты позволяли себе говорить с меньшевиками и эсерами языком ультиматума потому, что своими «июльскими делами» эти «социалисты» сами поставили себя в такое положение: практически разорвав с революционным народом, изолировав себя от него, они должны были теперь покорно дрейфовать по кадетскому курсу. И хотя их газеты еще напыщенно писали, что «социалисты» не позволят буржуазии «урезывать» демократические требования, «принижать» революционные задачи и т. п., на самом деле меньшевикам и эсерам не оставалось ничего другого, как налету схватить руку, которую кадеты милостиво протягивали им.

Наиболее полным выражением нового кадетско-соглашательского компромисса стало выдвижение на пост премьер-министра А. Ф. Керенского. Во время июльских событий он находился в Ставке, но и оттуда, как когда-то Николай II, требовал прекратить «беспорядки», разоружить солдат, предать суду «зачинщиков». 6 июля, вечером, Керенский вернулся в Петроград, а уже 8-го, после ухода в отставку Г. Е. Львова, возглавил правительство, сохранив за собой к тому же пост военного и морского министра. Но главное заключалось не в этом соединении важнейших постов, а в том, что ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов и ИК Совета крестьянских депутатов предоставили Керенскому «неограниченные полномочия». Это означало, что то правительство (и все министры в отдельности), которое сформирует Керенский, могло быть полностью свободно от контроля со стороны Советов (что являлось одним из важнейших требований кадетов).