— Ну и как ты относишься к роману Вайса? — спросил он.

— Прекрасно… то есть нормально. Я согласен с твоей оценкой его стиля. Пишет он действительно с излишним пафосом. Но удивительно, насколько сильно тебя захватывает тот мир, который он описывает. Ты сразу начинаешь ассоциировать Якоба Гримма не с реальной исторической личностью, а с типажом, порожденным фантазией автора. Об этом, собственно, как мне кажется, и говорит теория Вайса. — Фабель помолчал немного, а затем продолжил: — Кроме того, я внимательно познакомился с работами братьев Гримм. Я знал, конечно, что эти парни собрали кучу сказок, но не имел представления, что этих сказок такое множество. Не знал я и того, что они записывали сказания и легенды.

Отто величественно кивнул своей огромной головой и сказал:

— Они были увлеченными и чрезвычайно талантливыми людьми, являя собой очень мощную команду. Своими работами по немецкому языку и общей лингвистике они, как тебе известно, совершили прорыв в филологии. Некоторые их труды не устарели и по сей день. Они вскрыли механику языка, показали, как язык эволюционирует, что и как один язык заимствует у другого. По иронии судьбы большинству людей они известны как авторы сказок, которых они на самом деле не писали. Братья всего лишь редактировали и переписывали первоначальные версии, чтобы сделать их более приятными.

— Ммм… я знаю… — Сусанна отпила вина, поставила бокал на стол и продолжила: — Как психолог, я нахожу сказки просто восхитительными. В них столько глубины! И секса, разумеется.

— Совершенно верно, — с улыбкой подхватил Отто. — Братья Гримм не были писателями, они были собирателями — лингвистами и филологами, посещавшими самые глухие уголки Центральной и Северной Германии, чтобы найти и записать старинные народные предания и сказки. Поначалу у них в мыслях не было переписывать и «улучшать» традиционные версии сказок и легенд. Но поверьте, большинство записанных ими сказок и преданий были не столь миленькими, какими они предстали в более поздних изданиях, и, уж конечно, ничем не напоминали тот тошнотворный сахарин, в который они превратились стараниями Уолта Диснея. Когда сборник их записей стал бестселлером и особенно после того как они стали готовить издания для детей, они начали устранять из сказок самые мрачные и сексуально откровенные элементы.

— А ведь мы, даже став взрослыми, слегка побаиваемся сказок, — сказала Сусанна. — Их нам читали на ночь, когда мы были детьми, но сказки есть не что иное, как предупреждение о грозящих людям опасностях и руководство, как эти опасности избежать или укрыться от зла во всех его проявлениях. Но и это не все. Сказки говорят нам о тех опасностях, которые таят в себе те явления и места, которым мы привыкли доверять. Наш дом, например. Угрозы, исходящие от родного и хорошо знакомого, столь же реальны, как и угрозы со стороны неведомого. Забавно, что самым распространенным персонажем, общим для многих сказок, является злобная мачеха.

— Вайс утверждает, что все эти сказки и предания лежат в основе всех наших страхов и предрассудков. Формируют, как сказала Сусанна, нашу психику. — Фабель сделал паузу, чтобы собрать вилкой с тарелки остатки тальятеллы. — Он говорит, что когда мы читаем книгу или смотрим кино, мы в любом случае сталкиваемся с изложением одной из сказок.

Отто яростно закивал головой и, тыча в сторону друга вилкой, выпалил:

— Точно… и он прав! Как говорят специалисты, существуют лишь четыре основополагающих сюжета… а может быть, шесть? — закончил он, пожав плечами.

— Как бы то ни было, но все это самым странным образом связано с делом, которое я сейчас расследую. Но мы, кажется, сбиваемся на обсуждение производственных проблем, что, как известно, в нашем обществе категорически запрещено.

— О’кей, — озорным тоном произнес Отто. — Чтобы закончить с этой темой, скажу лишь то, что я наконец понял, почему Йен так увлекся сказками…

Сусанна вопросительно вскинула брови.

— Красавица… — Отто приподнял бокал, глядя на Сусанну, — …и Чудовище, — закончил он, салютуя таким же образом Фабелю.

23.20, воскресенье 28 марта. Бланкенезе, Гамбург

В помещении бассейна было темно и тихо, вода словно уснула на ночь. Лаура разделась в кабине и, обнаженная, остановилась перед зеркалом. Ее кожа была по-прежнему безупречной, волосы сохраняли золотой блеск, а линии тела оставались безукоризненно изящными. Чтобы сохранить это лицо и это тело, ей пришлось пойти на чудовищные жертвы. Перед ней в стекле отражалась совершеннейшая женская красота, за которую множество фотографов и модельеров были готовы платить огромные деньги. Она положила ладонь на живот. Живот был абсолютно плоским и твердым. Чтобы поддерживать его в таком состоянии, ей никогда не приходилось прибегать к специальным упражнениям, напрягая и расслабляя брюшной пресс. Она еще раз оценила свое совершенство и почувствовала отвращение. Отвращение и чувство вины.

Не надевая купальника, Лаура вышла из кабины. Она выключила верхний свет, позволив темноте и покою заключить ее в свои объятия. Девушка глубоко вздохнула и бросила взгляд поверх заполненной обсидианового цвета водой ванны бассейна на большое окно, служившее своеобразной рамой для картины ночного неба. Сейчас она поплывет в это небо, и ее мысли станут чистыми и светлыми. Лаура включила подводное освещение — бледно-голубое свечение вдоль бортика бассейна — и вошла в воду. Вода была прохладной, почти холодной; по ее коже поползли мурашки, а соски сразу стали твердыми. Она зашагала в глубину, и вода вокруг ее тела закружилась голубыми люминесцентными вихрями.

И в тот же момент она увидела это.

Какую-то форму. Или, скорее, большую темную тень в бледно-голубом свечении воды. Лауре показалось, что на дне бассейна лежит какой-то предмет, но это явная бессмыслица. Она с мрачным видом двинулась в сторону загадочного предмета, стараясь понять, как он мог сюда попасть и кто мог его здесь оставить. Даже оказавшись сравнительно близко, девушка не могла сообразить, что же это такое. Когда до загадочного объекта оставалось метра два, тень распрямилась и единым движением, словно пружина, поднялась из воды. В неярком голубом свете тень казалась огромной. За какой-то краткий миг она очутилась рядом с девушкой и нависла над ней, как черная скала. Время замедлило свой бег. Лаура пыталась понять, что происходит. Человек? Нет, не может быть. Для человека это существо слишком велико. И чрезмерно быстро. У него темная кожа… Темное от начертанных на нем слов. Он… оно все покрыто словами. Тысячи и тысячи слов старинным готическим шрифтом. Слова закручивались спиралями на широченной груди, вились вокруг рук. Но в этом же нет никакого смысла! К ней приближалась книга, принявшая форму какого-то гиганта. Теперь он был рядом. Одна могучая лапа схватила Лауру за горло, а другая надавила на голову, погрузив ее в бледно-голубую воду. Да, это человек. Мужчина. Огромная глыба, сплошь покрытая старинными готическими буквами. Его хватка была сильной, но не травмирующей, словно он точно знал, какое усилие требуется, чтобы не нанести ущерба ее красоте. У него были огромные и необыкновенно сильные руки, и ее голова оставалась под водой. Лауру наконец охватил страх. Она попыталась закричать, но ее рот наполнился слегка хлорированной водой. Инстинкт самосохранения дат о себе знать, и ее страх перешел в панику. Она извивалась, царапая ногтями руки и торс чудовища. Ей казалось, что его тело сделано из камня. Она пыталась ловить воздух широко открытым ртом, но воздуха не было, и с каждым вздохом ее легкие все сильнее заполнялись водой. Когда легкие наполнились жидкостью, она прекратила сопротивление, а страх куда-то ушел. Ее тело расслабилось, а лицо обрело прежнюю красоту. Умирающий мозг Лауры фон Клостерштадт полнился счастьем. Все справедливо. Так и должно быть. Наказание и прощение. Мама была права: Лаура — плохая девочка. Ни к чему не пригодная. Не годящаяся на роль матери. Не способная быть невестой. Но теперь она прощена. Смерть — это счастье. Она теперь никогда не состарится и наконец-то встретит свое дитя, чтобы больше с ним не расставаться.