– Пойдем вниз, – сказал он. – Астурда хочет напоить тебя кислым молоком. А то ты уже третий день…

Он умолк, прислушиваясь к бормотанию Эхиара, пытаясь разобрать слова. Но, видно, Эхиар говорил не по-тартесски. Речь его, изобилующая шипящими, напоминала звук весла в кожаной уключине. Молится, что ли, подумал Горгий и, присев на корточки, стал терпеливо ждать. С огорчением подумал, что давно не приносил жертвы богам – нечего было жертвовать да и негде. Не мог же привлечь обоняние богов запах жалкой рабской похлебки. Надо бы пошарить по дому – не осталось ли чего подходящего для жертвы…

– Какой нынче день? – спросил Эхиар, не оборачиваясь.

– Я веду счет времени по-гречески, – ответил Горгий, поднимаясь. – Но слышал от ваших, что через три дня будет праздник Нетона, или как там вашего главного бога зовут…

– Нетон – великий бог богов, – резко сказал Эхиар. – Имя его надо произносить со страхом.

Горгию стало обидно за своих богов.

– Наш Зевс Керавногерет[18]главнее всех богов, – сказал он. – Он может такую грозу наслать, что…

– Замолчи, неразумный младенец, – прервал его Эхиар. – Откуда вам, грекам, знать, как ужасен гнев Нетона… как вспучивается и разверзается земля, поглощая дворцы и города… как вырываются из недр огненные реки, сжигая, испепеляя целые царства… как уходят в морскую пучину огромные острова и только волны выше гор ходят там, где прежде была земля…

Горгий воззрился на старика.

– Где ты видел такую катастрофу? – недоверчиво спросил он.

– Никто из ныне живущих не видел. Это было много веков назад. – Эхиар простер руку в ту сторону, где за деревьями пылал пожар заката. – Там лежали эти земли. В Океане. Когда-то им принадлежал весь мир.

– Чем же они разгневали Нетона?

– Ненавистью.

– Ненавистью? Они возненавидели своего бога?

– Ты задаешь глупые вопросы. – Эхиар вытер полой слезящиеся глаза. – Нетон дал им все, чего мог пожелать смертный. Их земли процветали, их женщины были прекрасны, а рабы искусны и послушны. Их оружие было непобедимо. Их мудрецы научились копить голубое серебро и старались проникнуть в его суть, ибо Нетон вложил в голубое серебро великую тайну. Но в своем тщеславии они преступили черту дозволенного. Они накопили голубого серебра сверх меры и стали украшать им не только храмы, но и оружие. Царство пошло войной на царство, посевы были вытоптаны и залиты кровью, и люди обезумели от крови и ненависти. И тогда Нетон жестоко покарал их. Великие царства погибли от огня и погрузились в Океан. Позже других погибла земля, что лежала недалеко отсюда. Спаслась лишь ничтожная горстка людей.

Эхиар умолк надолго. Небо на западе стало меркнуть, с моря повеяло вечерней прохладой. В лесу зажглись костры.

– Они приплыли к этому берегу, – сказал Эхиар, – и подчинили себе племя здешних иберов, которое поклонялось Черному Быку и даже не знало, что зерно, брошенное в землю, прорастает и дает новые зерна. Они научили диких иберов строить дома и корабли, и добывать металл, и возделывать посевы. Так возник Тартесс. С тех пор прошли века, и сыны Океана стерлись из людской памяти. Только цари… только цари Тартесса, которые ведут от них свое происхождение… – Эхиар вдруг схватил Горгия за руку. – Видишь башню напротив храма?

– Вижу, – сказал Горгий, осторожно высвобождая руку. – Мне говорили, это башня Пришествия. В нее нет хода…

Эхиар засмеялся, и Горгий невольно отшатнулся: уж не начинается ли у старика опять веселая болезнь? Но Эхиар резко оборвал смех.

– Через три дня, – пробормотал он озабоченно.

– Послушай… царь Эхиар, – с запинкой сказал Горгий. – Если ваш бог покарал за ненависть великие царства, то… почему же люди не помнят об этом?

– Забыли люди. Все забыли… ничего не помнят…

От непривычно долгого разговора старик изнемог. Тяжело опираясь на Горгия, спустился вниз, в сапрониеву спальню, растянулся на подстилке.

– Где ты научилась ухаживать за больными?

– Разве этому учатся? Просто мне его жалко. Он такой старенький и несчастный…

– Он знаешь кто? Законный царь Тартесса.

Астурда тихонько засмеялась.

– А я царица Тартесса.

– Не веришь? У него на груди царский знак.

– Ах, Горгий! Ты слишком много говоришь о царях.

– Ладно, – усмехнулся он. – Поговорим лучше о поэтах.

– Ты злой. Я же не виновата, что меня купил поэт. Меня мог купить и мясник и кто угодно.

– Не знаю, удаются ли ему стихи, а благовоний он изводит чересчур много.

– Он не злой человек. Только очень не любит чужеземцев. А стихи он знаешь как сочиняет? Напишет два слова и три часа отдыхает. Мне даже жалко его, так мучается человек.

– Ты всех жалеешь. Меня тебе тоже жалко?

– Сейчас, когда темно, – нет. А днем смотрю на тебя – жалко. Глаза у тебя грустные, и седых волос много стало… Почему люди мучают друг друга?

– Не знаю. Так всегда было.

– Вот бы превратиться в птиц и улететь куда глаза глядят… А, Горгий?

– Боги всемогущи.

– Ты похож на моего старшего брата. Слышал бы ты, как он поет! Почему ты не хочешь бежать со мной? Тебе не нравится мое племя?

– Как убежишь? – с тоской сказал Горгий. – Я ж тебе толкую, женщина, что мы окружены со всех сторон.

– Вечно вы, мужчины, воюете. Что вам надо?

– А тебе нравится быть рабыней?

– Я устала. Я хочу домой.

– Домой? У вас, как я понял, и города своего нет. Живете в повозках, то здесь, то там…

– Ненавижу город! Тесно, душно, всюду каменные стены, и люди подстерегают друг друга…

– Выходит, и ты ненавидишь.

– Обними меня, – сказала она, помолчав.

У ворот дома Сапрония Козла остановил рослый повстанец. Приблизив секиру к самому носу Козла, лениво осведомился:

– Куда прешь, убогий?

– К царю Эхиару, котеночек, – ласково сказал Козел. – Ведено мне доставить ему хорошую пищу.

– А ну покажи. – Воин потянулся к мешку, что был у Козла за плечом.

– Нельзя, котеночек. Все куски считаны.

Все же после недолгого препирательства Козлу пришлось раскрыть мешок. На разговор подошло еще несколько воинов. Щупали, нюхали, качали головами: пища и впрямь была хороша, особенно еще теплый, духовитый пирог с тыквой.

– Ну, иди, – сказал рослый повстанец и, вздохнув, добавил: – У меня жена была мастерица пироги печь.

У дверей царской спальни Козла ожидала неприятная встреча: на пороге сидел Диомед, строгал кинжалом палочку. На сладкие уговоры Козла отвечал одно: «Мешок передам, а сам проваливай, пока цел». Тут выглянул Горгий, хмуро выслушал Козла, мотнул головой: «Проходи».