От испуга Сэмюэл замер как вкопанный: он подумал, что полицейские ищут его, и при мысли об этом его охватило облегчение. Он даже немного успокоился: ведь это значило, что его исчезновение заметили. Он мысленно прокрутил в голове всю сцену: папе позвонили из школы, он, сходя с ума от волнения, бросился звонить в полицию, там его спросили, куда сын мог пойти, и папа ответил: “ К Бишопу!” – он ведь знал про Бишопа, он сам его сюда подвозил и наверняка теперь вспомнил об этом, потому что он хороший и заботливый отец и никогда его не бросит.

Сэмюэлу тут же стало стыдно. Как он мог так поступить с отцом? Как он мог заставить его так волноваться? Папа, наверно, сидит сейчас дома один, потому что и жена, и сын исчезли в один день. Сэмюэл припустил к дому Бишопа: он объявится, его отвезут домой, к отцу, который наверняка себе места не находит от беспокойства. Сэмюэл знал, что поступает правильно.

У дома директора школы он заметил кое-что такое, отчего снова остановился. Столбик, на котором некогда лежала глыба отравленной соли, был огорожен тонкой желтой лентой. Та была обмотана вокруг четырех вбитых в землю колышков, так что получился квадрат с пустым столбиком посередине. По ленте шла надпись, и хотя лента перекрутилась, так что местами слова читались вверх ногами и задом наперед, разобрать их было легко: “Полицейское ограждение. Не входить”.

Сэмюэл перевел взгляд на гидромассажную ванну директора: бассейн и веранда тоже были огорожены желтыми лентами. Он живо представил себе иную сцену: полиция его ищет, но вовсе не из-за того, что он сбежал с уроков.

Сэмюэл помчался в лес. К ручью. Прошлепал по лужам на топком берегу, вдыхая запах прелой листвы, пробежал по мокрому песку: в следах от его кроссовок булькала вода. Деревья закрывали солнце, и в его полуденных лучах кроны их казались сизыми. Бишопа он увидел там, где и рассчитывал: на высоком дубе у пруда. Друг его сидел на толстой нижней ветке, спрятавшись в листве, так что только ноги торчали, но Сэмюэл заметил их, потому что искал. Когда он подошел к дубу, Бишоп спрыгнул на землю, взметнув опавшую листву.

– Привет, – сказал Сэмюэл.

– Привет.

С минуту они смотрели друг на друга, не зная, что сказать.

– Чего не в школе? – наконец спросил Бишоп.

– Сбежал.

Бишоп кивнул.

– Я только что проходил мимо твоего дома, – продолжал Сэмюэл. – Там полиция.

– Я знаю.

– Чего им надо?

– Понятия не имею.

– Это из-за директора?

– Может быть.

– Из-за ванны?

– Вполне вероятно.

– И что с нами будет?

Бишоп улыбнулся.

– Ну ты и вопросы задаешь, – ответил он. – Пошли искупнемся.

Он снял кроссовки, не развязывая, стащил носки, вывернув наизнанку, и бросил на землю. Брякнув пряжкой, расстегнул ремень, стянул джинсы, футболку и поскакал к воде, стараясь не наступать на сучки и острые камешки. Бишоп размахивал тонкими руками; из серо-зеленых камуфляжных плавок размера на два больше, чем нужно, торчали худые ноги. Бишоп бомбочкой сиганул в воду с пенька, торчавшего над прудом, с воплем скрылся под водой, вынырнул и крикнул Сэмюэлу:

– Давай, солдат!

Сэмюэл не спеша последовал его примеру: развязал кроссовки, поставил в сухое место, снял носки и спрятал в кроссовки, снял джинсы и футболку, свернул и положил на кроссовки. Он всегда раздевался так аккуратно. Подошел к пруду, но прыгать не стал, а медленно вошел, поморщившись, когда холодная вода коснулась сперва его лодыжек, потом коленей, пояса, потом вода дошла ему до трусов, и Сэмюэла пробрал озноб.

– Лучше прыгни, и дело с концом, – посоветовал Бишоп.

– Знаю, – ответил Сэмюэл. – Но я так не могу.

Когда наконец вода дошла ему до шеи и боль утихла, Бишоп сказал:

– Ну что, значит, план такой, – и описал сценарий игры, в которую они будут играть. 1836 год, Техасская революция. Мексиканская граница. Они – разведчики из армии Дэви Крокетта в тылу врага. Раздобыли важную информацию про численность войска Санта-Анны, и теперь им надо вернуться к Крокетту. Судьба крепости Аламо висит на волоске.

– Кругом враги, – пояснил Бишоп. – Запасы провизии подходят к концу.

Историю американских войн Бишоп знал назубок, и это неизменно вызывало у Сэмюэла трепет. Казалось, Бишоп не играл в войну, а переносился на поле боя. Сколько раз они убивали друг друга у этого пруда? Сотни смертей, тысячи пуль, которые летели в неприятеля вместе с белыми брызгами слюны, вырывавшимися изо рта, когда друзья изображали пулеметную очередь: “Тра-та-та-та”. Они ныряли за деревья с криком: “Я в тебя попал!” Пруд стал для них священным, лес – заповедным, вода – святой. Здесь они настраивались на торжественный лад, как на кладбище, и немудрено: ведь они не раз тут умирали, пусть и понарошку.

– Кто-то идет, – Бишоп показал на кусты. – Наверняка мексиканцы. Если они нас поймают, будут пытать, чтобы развязать нам язык.

– А мы ничего им не скажем, – ответил Сэмюэл.

– Конечно, не скажем!

– Потому что нас к этому готовили.

– Именно.

Бишоп постоянно твердил, что американские солдаты проходят сложную и загадочную подготовку, которая позволяет им, помимо прочего, выдержать боль, страх, обойти мины-ловушки и не дать себя утопить. Сэмюэл никак не мог понять, как можно не утонуть, если тебя топят. Бишоп каждый раз отвечал, что это военная тайна.

– Прячься, – скомандовал Бишоп и скрылся под водой.

Сэмюэл посмотрел вверх по течению, куда указал Бишоп, но ничего не увидел. Он пытался себе представить, что неприятель наступает, пытался вызвать в себе страх, который обычно испытывал, когда они играли в войнушку, пытался разглядеть врагов: раньше это была пара пустяков. Чтобы увидеть врагов, с которыми они в тот день сражались – советских шпионов, вьетконговцев, британских солдат в красных мундирах, нацистских штурмовиков, – достаточно было просто вслух сказать: вот они! Выдумки тут же становились реальностью. Это было так просто, что Сэмюэл даже не задумывался об этом, но на сей раз у него ничего не вышло. Он ничего не видел и не чувствовал.

Бишоп вынырнул и увидел, что Сэмюэл смотрит на деревья.

– Эй, солдат, ты чего? – удивился он. – Нас же поймают!

– У меня не получается, – признался Сэмюэл.

– Что не получается?

– Представить.

– Почему? – спросил Бишоп. – В чем дело?

Сэмюэла переполняли чувства. Он видел лишь, как уходит мать. Все прочее было как в тумане. У него не нашлось даже сил соврать.

– Мама ушла, – признался Сэмюэл и почувствовал, как подступают слезы, как перехватывает горло, как напрягается подбородок, сморщившись, точно гнилое яблоко. Как же он себя ненавидел в такие минуты!