Молчание Александра Дагмар воспринимала как унижение. Если она ему не по сердцу, мог бы дать ей понять, что она теперь свободна! Конечно, год траура должен миновать, прежде чем средняя дочь датского короля станет доступна для претендентов на ее руку, но она могла за это время хотя бы оглядеться по сторонам, хотя бы примерно представить, за кого ей выходить замуж! В конце концов, свет не клином же сошелся на Александре!

Самое ужасное состояло в том, что она могла твердить себе это сколько угодно, но свет именно что сошелся на нем клином! Минни не лукавила перед собой: она хотела выйти замуж за Сашу не потому, что ему предстояло стать наследником русского престола! Она влюбилась в него… и эта неизвестность, это затянувшееся ожидание ответа от русского принца не только оскорбляли Минни, но и распаляли ее. Недостижимый принц казался еще более желанным именно потому, что мог оказаться несбыточной мечтой.

Ах, как хотелось иногда поговорить с кем-то умным, понимающим, посоветоваться. Друг прежних дней Андерсен тяжело болел… да и, положа руку на сердце, она боялась беседы с ним. Эта его странная фраза о русалке, которая победит принцессу, вопрос Никсы о том, где живут русалки, не шли из головы. Минни настолько мучилась этими мыслями, что даже разлюбила купаться. И если кто-нибудь упоминал о русалках, спешила переменить тему.

Конечно, перемену в ее настроении заметили все. Но она настолько переменилась и в гораздо более важных вещах, чем вера в детские сказки, что это было сущей мелочью.

– Минни! – воскликнула Тира, подбегая и хватая ее за руку. – Пойдем скорее, нам нужно поговорить.

Минни невольно залюбовалась сестрой. Тира выглядела старше своих пятнадцати лет: яркая, румяная, с точеными чертами лица, она была очаровательна в своей голубой шубке, отделанной редкостным белым соболем. И любовь к лейтенанту Марчеру, от которой Тира так и не избавилась, оживляла ее и украшала. И эта любовь была взаимной! Пусть обреченной, но взаимной!

А она, Минни, сохнет из-за того, что ее любовь всеми одобряема, но – не взаимна!

И снова мысли вернулись на нахоженную, утоптанную тропу: почему молчит Саша? Выжидает, пока минет срок траура? Но ведь Минни знает, что императорская семья даже посещает балы и проводит их во дворце. Не танцует лишь императрица, а братья Никсы посещают все балы. Если траур не мешает танцевать, то почему он не позволяет написать письмо девушке, которую весь свет уже считает невестой цесаревича?

– Минни! – крикнула Тира. – Ты не представляешь!

– Что случилось? – встрепенулась сестра. И надежда вспыхнула в ее сердце. А вдруг письмо?

Нет, у Тиры печальные глаза… А если действительно пришло письмо, но в нем Саша отказывается от нее?

И неизвестность, несколько минут назад терзавшая ее и доводившая до исступления, показалась более желанной по сравнению с убийственной определенностью.

– К отцу прибыл посланник короля Нидерландов! – выпалила Тира, и у Минни сразу отлегло от сердца. Да с чего она вообще взяла, что испуг Тиры имеет к ней отношение?

– И что же?

– Я случайно услышала их разговор. Посланник говорил, что король Уиллем III Нидерландский хотел бы породниться с нашей семьей и посвататься к… – Она задохнулась от волнения.

– О боже!

Теперь Минни поняла, почему так испугана Тира.

– Не волнуйся, моя девочка, отец не отдаст тебя ему, ведь он старше тебя чуть ли не на сорок лет, – произнесла она.

– Нет! – воскликнула Тира. – Посланник говорил о намерении Уиллема просить тебя стать его женой!

– Неужели? – удивилась Минни. – Ты, верно, что-то не так поняла. Ведь всем известно, что мы с Александром…

– Да, – внезапно всхлипнула Тира. – Отец так и сказал ему. А посланник ответил, что его король никогда не осмелился бы тревожить принцессу Дагмар своим предложением, если бы не узнал доподлинно, что наследник русского престола не намерен просить ее руки.

– Не намерен?

Тира кивнула и пробормотала:

– Оказывается, в какой-то парижской газете написали, будто русский принц настолько сильно увлечен некоей фрейлиной императрицы, что не желает иметь дела с датской претенденткой. Претенденткой! – повторила она с отвращением.

Иногда по вечерам, когда Сашенька Жуковская уже засыпала, Мари гасила все свечи и садилась у окна, глядя на голубоватые лунные полосы, ложившиеся на снег. В зеркале, висевшем сбоку, она могла краем глаза видеть свое отражение: волосы распущены, плечи покрыты белой шалью, глаза тонут в глубокой тени… вид, словом, романтический до невозможности. Наверное, она похожа на влюбленную, которая грезит о встрече с возлюбленным и считает минуты, оставшиеся до встречи, и воскрешает в памяти его нежные слова, и мучается ревностью к сопернице.

Мари помнила, что такой она была лишь однажды, когда ненадолго – всего на несколько часов! – поверила, будто в нее влюблен Жюль де Ламар. Потом она получила страшный урок… Но отчасти Мари была благодарна ему, поскольку этот урок излечил ее от глупости. С тех пор она ни на миг не предавалась романтическим бредням, не тратила времени на бессмысленные мечтания и всегда знала, чего хочет. И сейчас она гораздо больше напоминала себе игрока, который прикидывает, с какой масти пойдет, когда начнется партия. Или, может, она походила на полководца накануне очередного сражения.

В общем, сердце Мари было пусто, душа холодна, мысли же – трезвы и отчетливы.

Ей не на кого было рассчитывать в жизни – надеяться она могла лишь на себя и свою удачу. И удача сейчас смотрела ей прямо в глаза и поощрительно улыбалась.

Еще бы! Такого бобра убить!

Мари даже не ожидала, что великий князь Александр окажется легкой добычей. Он был поразительно простодушен и просто создан для того, чтобы его терзали, мучили, низвергали в бездны страданий или возносили на вершины блаженства одной случайно брошенной фразой. Мари умела брать у жизни уроки, она была наблюдательна, а кроме того, оборачивала в свою пользу даже самые неблагоприятные обстоятельства. Тогда, летом, ей с трудом удалось сдержать слезы разочарования: Александр покорно подчинился приказу матери прервать их дружбу. Разумеется, у нее хватило ума сделать хорошую мину при плохой игре… Хотя нет, игра была не так уж плоха! Ее покорность воле императрицы раззадорила Александра, и вскоре Мари сообразила, что это сыграло ей на руку.

Они беспрестанно писали друг другу маленькие, как бы ничего не значащие записочки, и Сашенька Жуковская устала служить почтальоном. Впрочем, иногда Мари чувствовала, что идиллическое спокойствие губительно для их с наследником отношений. Надо было напомнить ему, что он мужчина, который жаждет наслаждения, а дать ему это наслаждение в силах только она, его Мария Элимовна. Она раньше Александра поняла, что нежной дружбы ему теперь мало – он мечтает о поцелуях и всем прочем, что должно за ними следовать. Однако лишен безумного темперамента своего младшего брата, а потому не станет настойчиво осаждать крепость невинности княжны Мещерской. Подождет, пока она, как созревший плод, сама упадет ему в руки. Но это мгновение Мари должна оттянуть. Ведь для мужчин, подобных Александру, невинность имеет важное значение. И если уж отдаться ему, то сначала надо довести его до такого состояния, когда ему уже будет все равно, девственница оказалась в его постели или нет. Мари еще не решила, кто именно окажется похитителем ее девственности: коварный обольститель, пообещавший жениться и бросивший ее, или гнусный насильник, пробравшийся в дом (по сути, Жюль вполне соответствовал этим двум воображаемым образам). Но она не сомневалась, что в нужный миг что-нибудь придумает для того, чтобы соврать Александру.