Виктор Петрович вернулся к разложенным на постели листам бумаги и вновь углубился в чтение…

Итак, с этим огромным коммунистическим наследством в виде массы социальных льгот было покончено. Потому что прохождение этого важнейшего законопроекта в Совете Федерации было уже делом чисто формальным. С Сергеем Мироненко разговаривал сам шеф. И, поскольку шеф был искренне убежден в том, что в результате «монетизации» население приобретет больше, чем потеряет, эта уверенность сразу же передалась и руководителю Совета Федерации. Хотя, в принципе, даже глупо было бы предполагать, что Мироненко начнет спорить с шефом.

А шефа «накачали» по полной программе. Зарубов со своей командой сумели состряпать целую кучу справок, доказывающих, что большей частью льгот пользуются только жители городов, и что их замена в натуральном выражении на деньги будет положительно воспринята подавляющим большинством жителей глубинки. Кроме того, Андрюша Закисаев, как бывший профсоюзный деятель, сумел договориться с целым рядом руководителей профсоюзов. И те фактически закон одобрили. Тем более, что им пообещали организовать «бешенный натиск» на правительство, которое обязательно пойдет на уступки. А эти самые «уступки» были нужны профсоюзным боссам невероятно. Потому что роль и авторитет профсоюзов за последние годы упал до минимума.

Правда, на каком-то этапе пришлось вмешаться и Владу.

Уже через неделю после прохождения закона в Госдуме, раздался телефонный звонок от Шматова.

Взяв телефонную трубку, Сырков не сразу понял, с кем разговаривает. Потому что Шматов всегда говорил каким-то вкрадчивым, застенчивым голосом. То ли это профессиональная привычка профсоюзного лидера старой формации, то ли это просто врожденный инстинкт общения с вышестоящей властью — было совсем непонятно. Только представить такого профсоюзного босса на митинге или — упаси Боже! — на баррикадах Влад не мог даже при всей своей буйной фантазии.

В трубке сначала кто-то долго дышал, как будто собираясь с силами. Затем раздался голос:

— Владилен Михайлович! Это Шматов. Ничего, если я отниму у вас пару минут?

— Да, да. Пожалуйста. Рад вас слышать, господин Шматов. Весьма польщен тем, что мне звонит главный профсоюзный деятель страны.

Сырков в этот момент не кривил душой. Он действительно был рад звонку Шматова. Потому что, несмотря на заверения Закисаева, опасения в том, что профсоюзы могут объединиться с коммунистами и вывести недовольных принятым законом на улицы, были реальностью.

— Я вас слушаю с большим вниманием, — еще раз повторил он.

— Мне бы вот чего хотелось, — вкрадчивым голосом продолжил Шматов. — Видите ли, мы не совсем уверены в том, что правительство действительно сможет пойти на какие-то уступки… А это было бы чревато… Так вот… Не могли бы мы заручиться, ну, в некоторой степени, вашей поддержкой?

— А почему вы решили, что именно я могу оказать воздействие на правительство?

— Ну как же? Мы же понимаем, что новое правительство назначалось при вашем непосредственном участии…

— С чего вы это взяли?

— А разве это не так?

— Ну, в общем…

— Мы же прекрасно знаем, Владилен Михайлович, что от вашего веского слова зависит практически все!

— Ну, в общем…

— Да, Владилен Михайлович! Вы скромный человек. Но все знают, что всеми переменами мы во многом обязаны именно вам! Поэтому мы хотим заручиться вашими личными гарантиями.

— Считайте, что вы их получили! Если эти чудаки из правительства не пойдут вам на уступки, мы сделаем из них баранью отбивную!

— Лучше свиную! — вдруг неожиданно хихикнул в трубку Шматов.

— Почему свиную? — не понял Сырков. — Это на кого намек?

— Да, это так — без намека. Просто я больше люблю свиную отбивную.

— Мне свиную нельзя, — вздохнул Сырков.

— Это что — из религиозных соображений? — неожиданно съязвил Шматов.

И Сырков почувствовал, как его собеседник на другом конце провода вдруг осекся и притаился.

— Нет. Просто меня после свинины изжога мучает! — отрезал Сырков и повесил трубку.

После этого вскочил из-за стола, подошел к окну и, глядя на телефонный аппарат, произнес только одно слово: «Мудозвон!»

Затем вернулся назад и, нажав кнопку вызова помощника, коротко скомандовал:

— Через полчаса соедини меня с Жучковым!

— С которым? — задал уточняющий вопрос помощник.

— С этим, с Александром! Из Государственной Думы!

Из всего услышанного Сурка напрягло только одно. Это было доселе неизвестное ему слово «мудозвон». Он долго перебирал в своем маленьком мозговом компьютере все возможные варианты. Но ничего подходящего найти не смог. Даже в словаре общедоступных нецензурных выражений. Тогда он решил, что это какое-то очень древнее и потому неизвестное ему выражение высшей степени своего восхищения. И на сем успокоился…

Впервые за многие годы Виктор Петрович встречал первое сентября далеко за пределами России. По давно заведенной традиции, еще с тех времен, когда он первый раз переступил порог школы в качестве учителя, в этот день он обязательно приходил на встречу со своими коллегами. И, конечно же, — с учениками. Даже перестав работать в школе, каждое первое сентября он наглаживал рубашку, повязывал галстук и направлялся в школу к одному из своих старых товарищей, с которым они вместе когда-то начинали свою педагогическую карьеру.

В этот день с ним всегда происходило какое-то перерождение и обновление. Он как будто сбрасывал с себя груз навалившегося возраста и тяжесть набежавших жизненных проблем. Глядя на радостно толпящуюся у школьных дверей ребятню, Виктор Петрович переставал быть профессором. И опять становился простым учителем истории, волнительно ожидающим своего первого урока.

Однажды переживший подобное, сохраняет в себе это навсегда. Потому что есть в этом завораживающем дне первого сентября что-то мистическое и непостижимое…

…Как обычно, проснувшись чуть свет, Виктор Петрович взглянул на часы и ужаснулся. На циферблате было шесть утра, а в окошечке для даты торчала цифра один. И только теперь он понял, что в Москве уже два часа дня первого сентября. Он проспал не только первый, но и последний урок.

Тихонько, чтобы не разбудить семью Дэвида, он пробрался в гостиную и включил телевизор.

Сначала ему показалось, что уже с утра пораньше американцы решили прокрутить какой-то боевик. На экране бегали вооруженные люди. То и дело показывали совершенно опешивших мужчин и рыдающих женщин.

Откуда-то сбоку появилась фигура армейского генерала.

И вдруг Виктор Петрович понял, что генерал — в российской военной форме. А прибавив звук, он отчетливо услышал русскую речь.