— Пойдем, Даша, здесь вкусно кормят.

— Нет, — решительно мотнула она головой, — здесь дорого. Я сюда не пойду.

— С тебя никто не собирается брать деньги, — внезапно обожгло кожу, и ее рука оказалась в его руке. Дарья попыталась ее выдернуть, но Топольский держал крепко.

— Тогда тем более не пойду, — уперлась она.

Топольский наклонился совсем близко:

— Даша, мне правда нужно с тобой поговорить. Я не знаю, что с ним делать. Помоги мне, у меня только один сын.

Она растерялась и сразу не нашлась, что ответить. Как можно отказать, когда ТАК смотрят?

— Андрей, — позвала пересохшими губами, и он поднял глаза с удивленным видом, — почему ты не хочешь поговорить о Никите с его матерью?

Мужчина некоторое время ее разглядывал, а когда заговорил, Дарью поразила горечь, сквозившая в каждом слове:

— Он ей не нужен, Даша.

— Как не нужен? — воскликнула она. — Так не бывает!

И, глядя на помрачневшего Топольского, решилась:

— Хорошо, поехали. Здесь недавно открылось итальянское кафе, там цены более демократичные. Но только я за себя плачу! — предупредительным тоном заявила Дарья и помахала перед носом Топольского указательным пальцем. Он поймал ее за палец и сжал.

— Хорошо, что не средним, — тронулся с места и хмыкнул, качнув головой: — Ох уж мне эти феминистки!..

Войдя в зал, первое, что увидела Даша — свою дочь, сидящую за столиком с сыном Топольского.

Глава 22

Маша

— Трабл, Мыша, — не двигая губами говорит Никита, когда в зал входят наши родители.

Неизвестно, кто больше шокирован, мы или они. Топольский смущен, хоть и старается это скрыть, а у мамы такой вид… такой вид…

— У них такой вид, будто мы их в школьном туалете застукали, — цедит Никита, и мне нечего ему возразить, хоть и неприятно, что он так говорит о маме. Потому что он прав, и мне это тоже неприятно.

Ну хоть за руки не держатся, и то хорошо. Подходят ближе, я незаметно вытираю потные ладони о штаны. И вовремя.

Никита находит мою руку и демонстративно накрывает ее, переплетая пальцы, прямо на глазах у родителей. Как хорошо, что я успела ее вытереть! Мне немного страшновато, но я все равно не могу удержаться и незаметно глажу тыльную сторону его ладони большим пальцем.

Я знаю, если бы мы были одни, он бы сейчас его поцеловал. А потом бы меня поцеловал. А потом…

— Чилитесь? — старший Топольский первым берет себя в руки. Отодвигает стул и жестом приглашает маму сесть.

— Пап, — Никита кривится с недовольным видом. Его отец вопросительно приподнимает бровь.

— Что-то не так? Я специально скачал словарик подросткового сленга, полезная фича. Вот, — он демонстративно достает телефон и выводит на экран блокнот с заметками. — Дарья Сергеевна, а вы знали, что мы с вами бумеры?

Он поворачивается к маме, и она выходит из ступора.

— Кто, простите?

— Бумеры. Старшее поколение. Нас молодежь так называет.

— Вас это удивляет, Андрей Григорьевич? — мама уже вполне владеет собой и теперь в свою очередь выгибает бровь. — Или вы надеетесь, что, если наденете джинсы и смените стрижку, вам в супермаркете не продадут выпивку?

Старший Топольский смотрит на нее с неприкрытым интересом, а у меня отнимается речь. Она что, с ним флиртует? Мне не показалось?

— А мама знает, что ты здесь? — вдруг спрашивает Никита, и моя мама растерянно умолкает. Старший Топольский суживает глаза.

— И к чему ты это сказал?

Воздух становится густым и тягучим, заворачиваясь вокруг нас коконом. Я не решаюсь посмотреть на маму, смотрю на Никиту. Тот исподлобья сверлит взглядом отца, который отвечает ему таким же твердым неотрывным взглядом.

У меня плечи покрываются мурашками. Вообще-то… Вообще-то, глядя на них, сложно сказать, что Никита ему неродной. Даже если не брать во внимание внешность.

Этот взгляд. Одинаково подчиняющий. И как бы я ни ненавидела Топольского, начинаю понимать, почему мама в него влюбилась восемнадцать лет назад. А я, получается, в Никиту?

От этой мысли снова покрываюсь мурашками. Неужели Никита меня обманул? Или сам ошибся? Может нам с ним сделать тест ДНК? Но тогда мне придется все рассказать, а я не могу. Не представляю, как это скажу, глядя ему в глаза.

Понимаю, что молчать дальше — это как прятать голову в песок. Но также знаю, что пересилить себя точно не смогу. По крайней мере не сейчас, может, потом, позже…

— Никита — ваша копия, Андрей Григорьевич. Возможно, если вы тщательнее покопаетесь в себе, найдете ответы на все вопросы, — отзеркаливает мои мысли мама и садится на стул, который Топольский все еще держит отодвинутым.

Сам он садится на соседний стул, напротив сына, и я невольно отмечаю, что позы у них с Никитой тоже одинаковые. Они оба наклоняются вперед, опершись на локти, только Ник при этом держит меня за руку. Топольский просто кладет ладони на стол, и я замечаю, как мама на них смотрит.

Быстро. Стремительно бросает взгляд и отводит, чтобы никто не заметил. И зачем я только увидела? Лучше бы послушала Никиту и сняла очки, иногда они только мешают.

— Это не то, что ты подумал, Никита, — мягко говорит мама, — Андрей Григорьевич приехал в лицей поговорить. У меня как раз закончился рабочий день, но это не тот случай, когда можно разговаривать, стоя под кабинетом. Поэтому мы решили куда-то пойти, чтобы никто не мешал. Большая удача, что мы вас встретили, потому что Андрей Григорьевич хочет поговорить о тебе, Никита.

Они переглядываются с Топольским, а Никита смотрит на меня. И наши родители тоже смотрят на меня, отчего я непроизвольно дергаюсь. И только рука Никиты удерживает на месте.

— Андрей Григорьевич беспокоится, что ты скатился в учебе, забросил спорт, и он считает, что в этом виновата моя дочь, — мама переводит на меня взгляд, ее голос звучит по-прежнему мягко и нейтрально. — Не знаю, как ты можешь влиять на Никиту, но успеваемость у тебя тоже не лучшая, Маша.

— Я тебе говорила, что я не потяну лицей, — бормочу, пряча глаза. Отчего-то мне стыдно перед старшим Топольским, что я такая тупая. А вдруг…

Нет, нет, это не он. И это ему должно быть стыдно передо мной!