когда-то. Была бы моложе, чертила бы линии на песке. Но теперь мне нравятся контуры и формы. Мне нравится все это вместе.

– Вы работали бы даже без публичного внимания, нет?

– Конечно. Но оно дало мне возможность жить этим. Свободу. Сделать что-нибудь со всем этим дерьмом, которое лезет из мира. Может, создать пространство, в котором человек станет думать о себе как-то иначе. Я, наверное, сошла бы с ума, если у меня не было выхода из вещей, которые приходят в меня из этого мира… Сейчас у меня все как-то стало устраиваться; чем больше равновесия в жизни, тем больше можно сосредоточиться на вещах за пределами себя, а тогда работа развивается, делается лучше.

…Меня обычно немного коробит, когда я выхожу работать в город или еду на фестиваль. Там все раскрашено, организовано и возникает чувство, что мы делаем ровно то, против чего пытаемся бороться. Я не хочу превратиться в саморекламу (I don’t want to become the advertisement), я хочу передать другое, альтернативное сообщение. Другую действительность. Много думаю о том, в какой точке мы превращаемся в рекламу самих себя. Просто пытаюсь не противоречить себе.

Некоторым незачем работать в одном жанре, вот что. Но штука, которая умеет вписать что угодно куда угодно, не упакует ли она и самого автора (to become the advertisement)? Фактически каждый раз производится очередное мировоззрение. Не тотально-пафосное на сегодня. Не есть ли такое производство тоже штамповка, не для публики, а для автора? «Maybe if you ask me next week, my inspirations will change» об этом, «I’m just trying not to contradict myself» – тоже. 27-я природа, да.

Идентичность работ меняется: сегодня мироздание вот такое. В ее случае это равно встраиванию единственного элемента в обстоятельства места. Встраиваясь, работы притягивают к себе окрестности. Объект может действовать сильнее или слабее, неважно – он есть. Сегодня мироздание такое, завтра будет иначе. Чуть-чуть иначе, но все же. Или не чуть-чуть. Несколько другое искусство, которое может быть материализовано как угодно, хоть стрит-артом. У нее не только статичные проекты. На Vimeo есть Escif and Hyuro for Nuart 2011. Там комната без окон, они с Escif’ом что-то рисуют на стенах, пишут слова. Развешивают флажки, всякая такая ерунда. Как обычно, из ничего что-то производится, при этом detected определенное наплевательство в отношении процесса. Мета-арту это свойственно, какая  ж серьезность, работает не сама работа. Как жанр – это escape room, есть такой тип квестов – выбраться из закрытого помещения. Но тут escape room дважды. Сначала сделать место, чтобы escape туда, а потом еще раз escape, чтобы из него выйти. Из 26-й природы в 27-ю и обратно. Да, еще и Lydon-Rotten, The Room I Am in: Through this window, no large orbs ever come to view / Outside this box, the morning’s grain the days of blue / And the evening hues, blackened stars beyond these bars / These tars, this is the room I am in / In them, I can see, the cell I’m in, the hell I’m in / And what it is I’m in, and what it is I am in / Nowhere, what you are in it is always in itself / Always, also, in heaven.

No large orbs, между прочим. Больших шаров не видно.

Вписывание демиурга

Разумеется, Language is a virus. Вирус может быть таким и сяким, проявляет себя по-разному (поэзия такая-сякая, или проза, или текст с картинками), но он, вирус, действует на уже какой-то существующий организм. HYURO, например, такой организм и делает, а потом включает вирус, уместный сегодня: свою настраивающуюся машинку, доведенную до состояния вируса. Организм уточняется деятельностью вируса, складывается (если надо) его некая – исходно отсутствовавшая – идентичность, она окажется смыслом произведенного. Конечно, можно обойтись и без этой определенности. Впрочем, все можно менять по ходу вируса.

Такое можно делать через сбои фактуры, тогда сбои сами станут ее элементами – микроразрывы, например. Идет один контекст, а потом перескок. Перескок тоже делает контекст, он как непрописанные слова, которые прямо участвуют в речи. Можно и явно: пришел новый персонаж (необязательно антропоморфный), привел свою тему, даже если его не видно.

Что-то должно управлять сбоями, ритмикой – не самим же им еще и прыгать. Перескоки смыслов тоже являются смыслами; смысл в изменении смысла, но расписывать в лицах необязательно. Потому что, как люди, тексты, в общем, не очень-то. Эгоцентричны, отчего ограниченны – заняты только тем, что имеет к ним отношение, что им интересно. Пришел человек, а на самом-то деле он – рассказ «Бочонок амонтильядо». Впрочем, иногда это любопытно, чего ж ему тогда не быть эгоцентричным. Но про свой текст сразу никогда не знаешь, что он там за человек.

Тогда, чтобы возникали разрывы, внутри текста должно быть что-то, что их производит. Машинка или вирус, но из какой субстанции-то, с чем это работает? Там же ни слов, ни звука, ни картинки, только давления какие-то. Сдавливания, передавливания, почти тактильность; почти как телесные взаимодействия. Постепенно они входят в какой-то баланс, в некую динамическую стабильность. Вирус воздействует, они переминаются, стабилизируясь. Кто этот процесс запускает и на каких основаниях? Собственно, второе неважно. Уж если есть кому запустить, то какие-то основания у него непременно имеются. Разумеется, это не автор – тогда затеются какие-то трактаты (примерно как сейчас здесь). Так что надо вставить что-то внутрь – что-то отдельное, можно и одноразовое.

Слабо-желтые небольшие мозги на белом прохладном прилавке, восковые блики на кафеле, на него сбоку откуда-то легли еще и сизые, почти сиреневые тени; не то чтобы красота, но определенная поддержка со стороны мироздания; оно всегда так дрыгается, и приятно заметить очередной эпизод. Да, там присутствовал еще какой-то элемент, не связанный с бытовой естественностью картинки: мозги, шкуры, мослы, просто сложилось такое перечисление. Июль, город Х, + 35, В со своей ноосферой из окна гимназии № 1, зеленая колонка на повороте улицы по внутреннему радиусу. Сцепились вместе – вот и все, но почему? Вот и вставим туда внутрь – декларативно – какого-нибудь небольшого демиурга. Сначала обходилось без него, отчего шли равномерные бессмысленные перечисления, а теперь его туда вставим. Выше был выявлен аццкий сотона, который все склеивает, но сотона же всякий раз противостоит именно несклеенности. Значит, должен быть невидимый демиург, который делает ее. Демиург не тотальный, а небольшой, отдельный в каждом случае. Скажем, один текст – один демиург, ну а потом можно дойти