– А может, нам просто бросить Тиграстика на какой-нибудь дальней ферме в глуши? Как тебе такое? – Срываясь в истерику, я сказала: – Или отправим котенка в дорогую швейцарскую школу – пускай поживет там, в полной изоляции среди злобных богатеньких кошечек!

Про себя я продолжала считать («восемнадцать аллигатор… девятнадцать аллигатор… двадцать аллигатор…»), но знала, что уже поздно. В Сеуле, Сан-Паулу или Сиэтле я выскочила из-за стола и, едва не падая, помчалась в спальню с котенком в салфетке-саване.

21 декабря, 10:49 по тихоокеанскому времени

Отрицание

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

Давным-давно досмертная одиннадцатилетняя я носила замотанное в ткань кошачье тельце по Антверпену, Аспену и Анн-Арбору. Словно завернутый в одеяло труп бабки Джоуд[28]– еще одна отсылка к книжкам, – я тайком провозила бедняжку Тиграстика через разнообразные пункты иммиграционного и таможенного контроля. Я носила его привязанным к телу под одеждой – так мама с папой часто прятали контрабандные наркотики. Разумеется, его тухлый запах не делался слабее. Не уменьшалась и верная свита из крылатых насекомых – по преимуществу мух, но также червячков и личинок, которые появились будто по волшебству.

То ли пограничники слишком расслабились, то ли родители давали кому надо немалые взятки, но мой скорбный груз ни разу не нашли. Время от времени я тихо и обреченно мяукала, но постоянно хранила свой секрет все в той же салфетке. Не думай, милый твиттерянин, что я тронулась; я знала, что котенок умер. Когда чувствуешь телом, как оседает его шкурка, не можешь не заметить кап-кап-капель холодных жидкостей. Под свитером – котенок сливался с моим животом, будто нерожденный, невыношенный ребенок, – я ощущала, как осыпаются его кости.

Через несколько часов после смерти Тиграстика его пушистый животик стал раздуваться. И да, я наверняка временно обезумела от горя, но понимала, что котенка наполняют газы – продукты экскреции кишечных бактерий. И да, наверняка я втайне боялась, что причиной гибели стало то, чем я его кормила, но я знала слово экскреция и знала, что мой любимый вот-вот лопнет и от сокровища моего сердца останется только кишащая насекомыми оболочка. Льняная салфетка сделалась липкой. Я гладила Тиграстика, и для моих рук он не был мертв, однако, тиская его, я старалась не слишком усердствовать.

Мы ехали в длинном лимузине, родители сидели рядом друг с другом спиной к водителю – как можно дальше от меня. Унылое выражение их лиц и угрюмые голоса означали, что мама с папой чувствовали, как все обстоит на самом деле. Тем не менее во время той поездки в аэропорт из нашего дома в Джакарте, Джорджтауне или Джексон-Холле мама спросила:

– Как там наш маленький пациент? – Глаза у нее были красные, в певучем голосе – деланная Ctrl+Alt+Бодрость. – Получше?

В плюшевых внутренностях лимузина трудно не замечать вони и неотвязных мух. Мамина рука совершенной формы, вылепленной занятиями йогой, метнулась к пульту управления кондиционером, ухоженные пальцы переключили его в режим арктического шторма. Затем она достала пузырек с ксанаксом, бросила себе в рот несколько таблеток и протянула пузырек папе.

У меня на коленях, все в той же салфетке, покоилось мое сердце, и было оно одеревенелым и холодным. Мое сердце было бомбой замедленного действия, истекавшей продуктами разложения. В ответ на мамин вопрос я сумела лишь вяло мяукнуть. За мраком тонированных стекол мелькнули и растворились позади пригороды Лиссабона, Ла-Хойи или Лексингтона. Мы гнали вперед, и я чувствовала, как гнилостные соки моей родственной души вытекают и пачкают мне шорты-юбку. Под разглаженной салфеткой прорисовывались гористые острова и затейливые береговые линии. На ткани в пятнах тления прокладывался маршрут путаного похода, в котором все, что ты любишь, рассыпается в прах.

Это было противоположностью карты сокровищ.

Отец? Отец почти не обращал внимания. Устроившись в плюшевом салоне, он вчитывался в газету, в лососевого цвета страницы «Файненшл таймс». Виднелись только его ноги ниже колен – ноги в отутюженных брюках с отворотами. Только они да пальцы рук, державшие газету. На одном было золотое обручальное кольцо. Мать подавляла приглушенное таблетками сочувствие, я все сильнее погружалась в отчаяние, отец звонко хрустел страницами. Он переворачивал их, демонстративно шурша. Обрати внимание, милый твиттерянин, бизнесмен с газетой хуже любой порхающей по жизни в бальном платье из тафты героини Джейн Остин.

– Мэдди, – позвала мама. В ее голосе звучало деланное оживление. – Не хочет ли Тиграстик завести братика?

То есть она была беременна? То есть она рехнулась?

Из-за стен бумажной крепости отец сказал:

– Дорогая, мы хотим усыновить – из-за ширмы войн, котировок и результатов матчей – ребенка из какой-нибудь жуткой страны.

То есть я обращала на них мало внимания. То есть они хотели, чтобы их больше ценили.

– На возню с документами ушли месяцы, – сообщила мать. – Это не так просто, как взять себе… – Она кивнула на промокшую, скомканную у меня на коленях салфетку.

Сквозь слезы я издала почти неслышное сдавленное «мяу».

Отец сердито тряхнул газетой. Мать зашуршала пузырьком ксанакса, доставая очередную таблетку. Мои руки забыли об осторожности, и я почесала ногтями животик котенка. Милый твиттерянин, от этого в закрытом просторном салоне лимузина раздутая брюшная полость бедняжки Тиграстика лопнула.

21 декабря, 10:55 по тихоокеанскому времени

И наконец, жестокое возмездие

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

Мы собирались упокоить материальные останки моего драгоценного Тиграстика, спустив в унитаз в «Беверли Уилшир» и устроив ему скромную, но изысканную церемонию – такую же, как моей золотой рыбке, Мистеру Плюху. Личная прислуга из горничных-сомалиек распахнула окна и зажгла ароматические свечи, я пронесла пахнущие смертью завернутые в салфетку останки в главную уборную нашего номера. На похоронах присутствовали мои родители: они стояли возле гидромассажной ванной. Отец в нетерпении притопывал, нос сделанной на заказ туфли громко пощелкивал по кафельному полу. Похоронный кортеж состоял из тучи мух. Нас, скорбящих, буквально накрыло вуалью из черных насекомых.

– Сливай, – скомандовал папа.

Сквозь надушенный носовой платок мама сказала:

– Ну, уже аминь.

Сердце мое было разбито. Я стояла над разверстым унитазом и отказывалась отпустить того, кого глубоко любила. Я была в таком отчаянии, что молилась: «Позвонил бы сейчас Иисус», забыв, как сама же его и выдумала. Иисуса не существовало, и доктор Анжелу не оживит прикосновением зловонный мешок с костями и гниющим мехом.