– Ну это ведь чисто технические вещи, – небрежно заметил Караванов.

– Сделать ребенка, карьеру и квартиру – чисто технические вещи? – вытаращила на него глаза Елена. – Предположим, как ты сделаешь ребенка, я еще понимаю… Но остальное…

– Ерунда. Я просто никогда специально не занимался карьерой. А квартиру сделал, когда принял такое решение… – напомнил он.

– Какое решение ты принял? – Ей показалось, что она сейчас возьмет в руки тяжелую вазу и прихлопнет Караванова.

– Решение вытрясти ее из Миронова на том идиотском банкете! Мне можно долго вешать лапшу на уши, но однажды у меня лопается терпение, и я беру человека за горло…

Елена смотрела на него, вытаращив глаза. Сначала она решила, что он прикалывается. Потом подумала, что, может быть, выпил… Но Караванов говорил трезво и искренне.

Елена поняла, что если сейчас не выскажет ему всего, то он никогда не узнает правды о себе. И сколько можно расставаться, заливая мужика на прощанье шоколадным соусом, пусть уйдет в том, чего заслуживает. Хватит делать из него крошку Цахеса!

– Караванов, послушай меня внимательно, это очень важно для тебя. Я не хочу, чтоб ты умер младенцем, да еще и технически сделав нового младенца! – решительно сказала она.

– Ну у тебя еще новости о нашем браке задним числом? – скривился он.

– Да. Квартиру сделал не ты, квартиру сделал Егорычев. Миронов срать на тебя хотел все эти годы!

– И зачем это надо было Егорычеву? – удивился Караванов.

– Угадай с трех раз… – фыркнула Елена.

– А, ты делала с ним интервью…

– Скажи, ты действительно идиот или прикидываешься?

– Не понял… Ты хочешь сказать, что ты… Что у вас с Егорычевым? – Он посмотрел на нее так, что подбитый глаз первый раз широко открылся.

– И вы угадали… приз в студию! – презрительно откликнулась Елена, пародируя ведущего известного ток-шоу.

Повисла нехорошая пауза. У Караванова что-то стало с лицом. Он дернул головой и странным голосом сказал:

– Ну-ну!

Елена вдруг увидела, что перед ней человек, который может не только ударить, но и убить. Она опасливо попятилась. Караванов стоял, раскачиваясь с пятки на носок, и автоматически повторял:

– Ну-ну!

Любое слово могло оказаться критическим, и Елена умно онемела. Мизансцена продолжалась минут пять, после чего Караванов вскрикнул:

– Мне лучше уйти!

Повернулся как на шарнирах и выбежал из квартиры, даже не надев темные очки.

Елена села и заплакала. И не понимала, о чем плачет: о том, что никогда не видела маленького трогательного Караванова таким страшным; о том, что совершенно не хочет с ним уже никаких отношений; о том, не слишком ли жестока, что сказала милому крошке правду о нем самом; о том, что Никита не звонил, да и вообще был игрушечным вариантом; о том, что больно расставаться… но другого выхода нет.

…Караванов появился под утро, пьяно свалившись в Лидиной комнате. Елена тише мышки умылась, оделась и выскользнула из дома. И вдруг поняла, что теперь, только теперь, сказав все, она совершенно свободна от Караванова. И может построить с ним честные дружеские отношения. И больше никогда не будет ему врать, потому что больше незачем… И внутри у нее такая чистота и легкость, что ей больше ничего не надо. Никакого Никиты, никакого парка, никаких вздохов. Словно прежде свободной от Караванова ее делали отношения с Никитой, а теперь она необратимо отодрала от себя брак, сказав правду. Словно расколдовала саму себя.

Пришла на работу, посмеялась с сотрудниками, посидела на редколлегии, включила компьютер – Никиты не было.

– Лен, смотри, – окликнула Катя из-за компьютера. – Из сообщения японского информационного агентства. 32-летняя жительница Японии приговорена судом к 40 годам тюремного заключения за то, что до смерти избила своего мужа сковородой. Это произошло после того, как 32-летний мужчина признался в измене. Женщина избила мужа сковородой до бессознательного состояния, после чего еще ударила его ножом, при этом якобы добавив, что «ты сказал, что умрешь, если изменишь мне, так умри, как обещал». В приговоре судья окружного суда Иокогамы отметил, что «жертва, будучи виновной, не заслуживала смерти».

– Это не наши методы, – усмехнулась Елена. – А ты бы что сделала, если бы своего застукала?

– Я? – призадумалась Катя. – Я бы очень удивилась… А потом бы ее очень пожалела. Он же у меня: обнять и плакать!

На экране компьютера появился Никита. И Елена почему-то не вздрогнула. Ну, Никита и Никита…

Никита. Привет!!!!!!!

Белокурая. Привет.

Никита. Как дела?

Белокурая. Нормально.

Никита. Лена, это ты?

Белокурая. Да. Та самая Лена, разбудить которую телефонным звонком ты забываешь уже дважды.

Никита. Был занят… да и сейчас не вполне принадлежу себе…

Белокурая. А мне?

Честно говоря, в этот момент Никита был ей по фигу, и она продолжала игру машинально.

Никита. У меня большие проблемы с бизнесом. Все резко повалилось… остался последний шанс…

Белокурая. Понимаю.

Никита. Все время думаю о тебе… вот и решай, принадлежу или нет… просто мне далеко не все позволено…

Белокурая. Кем?

Никита. Мной. Я, зная себя, должен реально оценивать ситуацию, чтобы потом не вспоминать вкус собственной крови…

Белокурая. Кончай драматизировать. Вкус твоей спермы интересует меня больше вкуса твоей крови.

Никита. Никому, кроме тебя, я бы не простил такой жуткой фразы…

Белокурая. А никто, кроме меня, тебе бы ее и не сказал…

Никита. В тебе я почему-то мирюсь с тем, что раньше отвергал в людях напрочь…

Белокурая. Что отвергал?

Никита. Цинизм, легкость, безответственность… Я был отличником в школе, в армии, на войне, в МГУ. Я не привык делать что-либо кое-как. И не важно, работа это или отношения.

Белокурая. Тебя, наверное, мама недолюбила…

Никита. С мамой я практически ничем не делился… она у меня была труднодоступная царица…

Белокурая. Ты и жену такую же выбрал.

Никита. Я хотел стать музыкантом, но мама считала, что это несерьезно. А насчет жены… ты зря… она единственный человек, который меня хорошо понимает…

Белокурая. Везде, кроме постели. Ты говорил, что она может подолгу молчать, когда обижается. День, два…

Никита. Может. Я от этого схожу с ума.

Белокурая. Как-то делала интервью с психологом, которая сейчас меня иногда консультирует. Она говорила, что длительное молчание – одна из самых жестких форм манипуляции. Считается, что лучше шлепнуть ребенка, чем накричать. Лучше накричать, чем изолировать молчанием.