могла идти в этот день с ними. Лишь несколько лет назад я пришла в школу, но всю линейку простояла у ворот в тяжелом напряжении, которое улеглось лишь к вечеру, когда дети вернулись домой. Когда они повзрослели и на уроках 3 сентября им стали рассказывать о теракте в Беслане, они спросили меня, что там было. Я не смогла найти слов, чтобы рассказать им об этом. Я их туда отвезла. Эта поездка изменила и их, и меня. Мы почувствовали, как хрупка жизнь и как ценно то, что каждый из нас имеет сегодня.

И вот я снова в Беслане. Начало апреля 2019 года. Солнце жарит нещадно. Я снимаю пальто и сажусь на теплую скамью. Передо мной кирпичная стена школы, закрытая баннерами – горящая свеча, лик Христа, фраза «Мы помним».

Я сижу во дворе бесланской школы и жду Сусанну. Меня не было здесь несколько лет. За это время тут многое изменилось. Вырос небольшой крепкий храм. Территория мемориала полковнику Разумовскому ухожена, пробиваются первые весенние цветы. Школа теперь выглядит иначе. Вокруг спортзала и над ним бетонно-металлический каркас, который позволил законсервировать это израненное здание на долгие годы, сделав из него мемориал. Во дворе школы на мемориальных плитах выбили имена всех погибших здесь людей. Двери в классы и столовую давно закрыты – здание ветхое, может обвалиться крыша. Теперь безопасное место – только спортзал. Тот самый, где погибло больше всего заложников. Страшный парадокс.

Я хожу по залу – фактически он пуст, но его стены увешаны фотографиями людей, которые провели здесь три дня и погибли. Наверное, поэтому кажется, что в зале тесно.

Это единственное место в Беслане, которое не изменилось за 15 лет. Совсем. Те же детские лица с радостью в глазах смотрят со стен – как будто весь мир обещает им счастье и горя никогда не будет.

Те же окна без стекол (вместо высоких подоконников – вырванные с мясом кирпичи), через которые пытались выпрыгивать дети и взрослые. То же погнутое баскетбольное кольцо. И слуховое окно над ним. И черная, обгоревшая дыра под ним.

Очень много мягких игрушек. Бутылок с водой и газировкой. Все, что любили дети, их родные несут сюда уже 15 лет.

Сусанна Дудиева говорит мне, что кто-то из местных видел тут ангела. Я не переспрашиваю. Знаю, что здесь порой происходят странные и необъяснимые вещи. Несколько лет назад на одной из стен школы осыпалась штукатурка, оформив распространенный в иконографии образ Христа. Местные приходили смотреть на этот образ и не знали, что думать. Кто-то сказал, что это место – теперь храм.

Спортзал школы, превращенный в мемориал жертвам теракта, сейчас здесь проходят панихиды по погибшим. 2018 год

Сегодня 3 апреля, и я знаю, что матери Беслана придут сюда на панихиду – как приходят много лет, каждый месяц 3 числа. Сначала думаю, что панихида пройдет в новом храме. Но вот со стороны храма к школе направляется священник в черном облачении – это местный настоятель отец Андрей, в руках в него кадило. Он приветливо здоровается с нами и входит в спортзал.

Мы идем следом.

– Они же школу хотели снести, – вспоминает Сусанна, – все говорили нам, что людям больно смотреть на нее. А нам не больно?

Они – это местные власти. Авторитет «Матерей Беслана» оказался таким высоким, что разрушить школу не посмели. У Сусанны такой же горячий, острый взгляд, как и 15 лет назад. Только волосы стали седыми и в лице появилась какая-то мягкость. Она повязывает на голову платок. Мы входим в спортзал – как в храм. Уже в зале вижу Анету Гадиеву. Удивительное молодое лицо, а в глазах – прежняя боль. За спиной слышу голос Риты Сидаковой, она приветствует женщин, я оборачиваюсь, Рита здоровается и не узнает меня. Я улыбаюсь, ее глаза расширяются.

– Это кто, Оля? – Присмотревшись, Рита крепко меня обнимает. – Оля, как давно ты не приезжала к нам! Ну надо же! Ты где остановилась? Давай ко мне, я одна. Как ты изменилась, Оля!

У меня ком в горле. Я держу руки Риты и молчу. Мне стыдно. Я так давно не приезжала. Я думала, меня тут не помнят. Господи, сколько журналистов прошло через Беслан! Но вот стоит передо мной Рита – тонкая женщина с изможденным лицом и огромными глазами, – и я вдруг понимаю, что она всегда жила в моем сердце. Что я не забывала о ней ни на минуту. Что мне так же больно и радостно видеть ее, как и тогда, много лет назад. Черное пальто. Чуть сгорбленная спина. Длинная шея. Глубокие морщинки в уголках глаз. Рита тоже седая. Она вышла на пенсию и все так же одна. Мне хочется плакать. Мы стоим в спортивном зале школы № 1. Отец Андрей ходит с кадилом вокруг высокого креста, установленного в центре зала, кажется, сразу после теракта. Анета передает мне телефон и просит сделать несколько фотографий. Ее глаза в слезах. Я перехожу на другую сторону зала. Они стоят небольшой группой – человек 6 – в углу зала и кажутся особенно хрупкими и беззащитными рядом с этим огромным, сияющим ярким светом окном и высокими стенами, с которых смотрят на меня лица детей и взрослых. Кажется, что лица на фотографиях живы, монументальны, впечатаны в стену и в историю, а женщины в углу зала – призрачны и прозрачны, словно тени.

Строительство мемориального саркофага вокруг разрушенной школы, 2011 год

Я возвращаю телефон Анете. У матерей Беслана есть сайт, на котором они рассказывают о жизни их организации. О том, что они ничего не забыли. Эти фотографии – для него. Священник поет «Вечную память», панихида заканчивается. Минут 10 мы еще стоим в зале. Я говорю, что игрушки как будто новые. Рита отвечает, что так и есть – многие покупают и приносят.

– Недавно приехала сюда семья, они на море ехали и сделали крюк, хотели детям показать эту школу. Дети заходят сюда вот с такими глазами, – Рита соединяет большой и указательный пальцы в круг. – Я им даю игрушки. Родители сразу: «Нет, что вы, мы не возьмем!» Я им говорю, возьмите, здесь испортятся, а детям вашим память будет.

– Взяли?

– Да. Сказали, что никогда нас не забудут.

Для женщин Беслана очень важно, чтобы их трагедию не забыли. Я знаю, почему это так важно. Это не культивация боли. Это твердое знание