Джунгар воровато прищурил и без того узкие глазки:

– А никто ничего не знает, о мой халиф. Сейид говорит мысленной речью только со мной, вы же ж сами мне приказали не выпускать его из виду…

– Где он?! – прорычал аль-Мамун.

– Так простым ратником пошел в десятке моего двоюродного брата, о мой халиф!..

Над головой снова со скрипом охнуло и загудело. Машина выдала еще один каменный залп – поприцельнее. Со стены, вопя и дрыгая руками и ногами, падали люди.

Шакалий визг и подвывание джунгарских всадников заглушило все звуки мира. Глумливо вереща, они подкатились под самые стены. Вверх полетели осадные крючья на длинных канатах, по разоренной, исходящей пыльными дымками стене беспорядочно метались окровавленные защитники. На веревках тут же гроздьями повисали джунгары – бросая коней, они карабкались вверх на стены.

– Где он?! – в бессильной ярости выдохнул аль-Мамун.

– Братца вижу – вон на стену карабкается, а где Сейид – я не знаю, Всевышний знает лучше! – радостно оттарабанил Элбег.

И тут же заорал:

– Строимся!

И отмахнул знаменосцам с барабанщиками.

Мерный грохот и белое треххвостое знамя-лива собирали, собирали орущих всадников в брякающих панцирях. Люди поправляли тяжелые чешуйчатые оплечья, щитовые ремни, вскидывали в руках длинные копья.

– Прошу позволения возглавить атаку! – Элбег почтительно – на ханьский манер – сжал в кулак руки перед глудью.

– Да поможет тебе Всевышний! – сказал аль-Мамун.

Вопли и рев у ворот сказали ему все: ворота открыли изнутри.

С разрывающим барабанные перепонки свистом и визгом джунгарская конница погрохотала к беспомощно раскрытым воротам.

Карматскому гарнизону аль-Бара оставалось жить считанные часы.

* * *

Чихая и утираясь белым шарфом, катиб свирепо пулял костяные бусины абаки:

– Дважды по две дюжины хукк ячменя! Сорок восемь! Пиши, пиши быстрее, о враг веры! – это он орал на старательно высунувшего язык мальчишку-помощника.

Тот усердно макал калам в чернильницу и писал, писал:

– Со-рок во-семь хукк яч-ме-ня…

Полуголые зинджи ухали и взваливали на загривки длинные мешки с болтающимися, как кисти, хвостами. Припасы вытаскивали из кладовых и подвалов и выносили в лагерь.

В замке оказалось полно простого народу: мужчины, по виду обычные феллахи, женщины, орущие дети, старики. Почему-то чуть ли не все были огнепоклонниками, но не парсами, а ашшаритами из Бану Худ. Все торжественно клялись, что веруют в пророка Мамара из Куфы, в котором воплотилась божественная Хварна.

Про пророка Мамара халифу уже приходилось слышать: этот торговец пшеницей обрел в пустыне Синджар откровение от ангела Джабраила. Ангел поручил ему сказать миру, что Али обманул ашшаритов, а истинная вера исповедуется в Хорасане. Но поскольку Хорасан лежит под властью нечестивых последователей Али, истинно верующим нужно идти в благословенные земли аль-Ахсы, где и собираются сейчас все утесненные и преследуемые за правду.

В данный конкретный момент община Мамара – который, как заверяли его почитатели, сейчас находился то ли в Хаджаре, то ли в Хазе – жалобно завывала, стоя на коленях под стенами замка. Женщины, горестно вскрикивая, голосили и по старинному бедуинскому обычаю взрывали руками пыль.

Поскольку все эти люди считались отступившими от истинной веры, им предложили вернуться в ее лоно. Пока никто не соглашался: все они громко молились, болтали на непонятных, нечеловеческих языках, обсыпались пылью и призывали на помощь пророка Мамара.

Аль-Мамун уже понял, что не сможет исполнить над ними закон шарийа: мужчин-отступников следовало через три дня предать смерти, а женщин заключить в тюрьму. Ну не тащить же всю эту мамарову кодлу с собой! А убивать одураченных простецов тоже не хотелось… Поэтому он сразу приказал продать всех на работы в государственные мастерские.

Кстати, за месяц пребывания в аль-Ахсе армия верующих не встретила никого, кроме обычных людей. Деревеньки, укрепленные башни-аталайи, изредка вот такой вот большой замок. Террасы полей на холмах, тренькающие водой оросительные канавы, шелестящие темными ветвями оливы на пологих склонах. Никаких чудищ, дэвов, драконов и оборотней с птичьими головами, о которых столько болтали после штурма Медины. Кто бы сомневался, с другой-то стороны. Опять сказки и вранье – куда ж ашшаритским рассказчикам без них…

Вот только дождей не выпадало. И лавовые поля откуда ни возьмись возникали. Ну и эта новая, странная, ни на что не похожая звезда плыла в разрывах туч, летящих по безветренному небу. За несколько месяцев все уже притерпелись к жутковатой лампаде с запада, ведь люди привыкают ко всему. К кометам. К смерчам. К землетрясениям. Ураганам. Засухам. Болезням. Вот и к розовой рогатой звезде они тоже привыкли.

Впрочем, в аль-Ахсе воины халифа пока не видели и легендарных плодородных земель: их, по рассказам, обрабатывали тысячи и тысячи рабов. В сухой земле ковырялись обычные феллахи. Часть из них и слыхом не слыхивала ни о какой богине аль-Лат – люди испуганно показывали свои крошечные деревенские масджид. Становясь на колени, совершали омовение песком и пылью и громко произносили шахаду.

Другие оказывались – как и эти, из аль-Бара – последователями странных сект и учений. Впрочем, в последние годы лжепророки множились во всех землях халифата. Наместнику Мавераннахра пришлось умертвить одного такого: тот человек доказывал свою божественность, опуская в воду руку и вынимая ее с пригоршней золотых монет.

Однако – слава Всевышнему! – здешние радетели разнообразных видов странной дури обычно не упорствовали. Так, пару недель назад в одном большом вилаяте они обнаружили очередного пророка. Звали его Абу Хусайн. Кади строго допросил нечестивца и потребовал доказать свою божественность. В ответ наглец потребовал привести к нему самых красивых женщин: мол, он в течение часа заделает им по сыну. Таково, мол, благословение истинного пророка. В ответ аль-Мамун сказал, что красивых женщин у них с собой нет, давай, мол, мы дадим тебе красивую козу. На что Абу Хусайн искренне обиделся, встал на колени и воззвал к ангелу Джабраилу: «О господин!» – жалобно заголосил он в пыльные небеса над плоскими крышами и подсохшими полями. «Они хотят козла, а не пророка, я от них ухожу!» Конец его молитвы потонул в общем хохоте. Аль-Мамун велел отпустить плута, предварительно взяв с него клятву больше не морочить голову людям. Абу Хусайн собрал своих домашних и смирно уплелся в сторону побережья.

…Тем временем, вереща и хлеща хворостинами, бедуинские мальчишки погнали через двор стадо черно-белых коз. Аль-Мамун шарахнулся от рогатой тупой оравы и оказался припертым спиной к высокому колесу арбы. Козы, испуганно мекая и едва не топча его туфли, мелко копытили мимо.

Из любопытства заглянув через дощатый борт, аль-Мамун увидел там лежащего джунгара: видать, кто-то отдыхал после боя. Лицо воин прикрыл пыльной тканью подшлемника. Видно, оголтелая козья музыка разбудила солдата – тот приподнял край тряпки и привстал на одном локте.