Он бросил на нее острый взгляд из-под своих кустистых бровей и заметил, что еще слишком рано быть уверенной…

Осмотрев ее и задав весьма много вопросов, доктор сказал, что, возможно, ей это и не понравится, но он считает, что куда более вероятно, что у нее наступает период климакса, нежели беременности. Возможно, он ошибается, добавил д-р Карр, однако было ясно, что сам он так не думает.

«В конце концов, миссис Казалет, вам сорок семь лет, у вас и без того четверо прекрасных детишек. Вы сами-то разве не думаете, что чуть поздновато начинать сызнова?»

«Уверена, для всего этого еще чересчур рано!» Сама мысль о перемене ее ошарашила.

«У всех это по-разному происходит. Вы рассказывали мне, что менструации у вас начались поздно, а те, кто позже начинает, обычно заканчивают раньше».

Она почувствовала, как вспыхнула: ее смущение одолевало, когда она слышала любые слова, имевшие отношение к этой в целом отвратительной сфере. Врач же ошибочно принял ее отвращение за огорчение и ободряюще заговорил о ее перспективе стать бабушкой (Луиза дважды посещала его). «Вы вполне молоды, чтобы найти полное удовольствие во внуках», – сказал он, однако Вилли всегда считала, что быть довольной значило в первую очередь свести к минимуму подлинность ее страданий, и относилась к этому враждебно или, во всяком случае, невосприимчиво.

Разумеется, вскоре после этого посещения последовало неопровержимое свидетельство, что она не беременна, и остаток той зимы она провела в большом расстройстве. Облегчение, с каким Эдвард воспринял эту весть, раздражало ее, несколько раз она высказывалась, как он, должно быть, доволен, не упоминая, однако, о другом отвратительном исходе.

Так или иначе, но было приятно ожидать небольшой вылазки. Она, разумеется, съездит и Луизу навестит, которая все еще в родильном доме, где на прошлой неделе родила малютку. Майкл сообщил об этом по телефону: ему удалось получить отпуск на несколько дней, – и она тут же предложила поехать, но он сказал, что гораздо лучше будет повременить, пока закончится его отпуск и Луиза, возможно, почувствует себя одиноко. А потом ей позвонил Раймонд. Слышно было плохо, голос его звучал как-то зловеще и в то же время еле- еле. Ему так бы хотелось увидеть ее, произнес он дважды: она единственная, кто мог бы, он это чувствует, дать ему совет… Это высказывание имело обоюдоострую привлекательность: оно тешило ее тщеславие и возбуждало ее любопытство – и свое дело сделало, она согласилась встретиться с ним в клубе Художественного театра на Грейт-Ньюпорт-стрит без четверти час. Она надела прошлогодний синий костюм с блузкой из шифона (было совсем солнечно и тепло) и успела на поезд.

Она приехала рано, его еще не было, так что она сидела в заполненном народом и очень небольшом темноватом пространстве, бывшем наполовину проходом, наполовину помещением на первом этаже, и смотрела, как люди покупают театральные билеты, встречаются, чтобы пообедать вместе, пока неожиданно рядом с нею невесть откуда не оказался Раймонд, склонился к ней своим громадным бледным лицом, которое только что не светилось в сумраке призрачным светом.

– Моя дорогая! Мой поезд опоздал. Ужасно неудобно, извините. – Щека у него была влажной, усы торчали чертополохом. Он взял ее руку. – Может, сразу и пойдем? Выпьем и все прочее?

Он повел ее в большой приятный на вид обеденный зал.

– Столик на двоих, на имя Касл, – сообщил он тоном наигранной вежливости, каким обращался к тем, кого считал ниже себя. Такого она прежде за ним не замечала, но сейчас увидела в том привычку. – И нам хотелось бы сразу же заказать выпить… если вы будете так добры.

Напитки подали, он предложил ей сигарету и принялся кропотливо справляться о здоровье каждого члена семейства, выслушивая ее ответы так, словно именно этого и ожидал услышать, и она стала замечать, что он нервничает.

– Полагаю, о работе вашей спрашивать бесполезно, – сказала.

– Боюсь, что так. Конечно, нравится ощущать свою полезность… отыскать какую-никакую нишу. Я и впрямь чувствую, что кому-то в нашей семье надо вносить вклад в борьбу за победу в войне.

– О, Раймонд! Кристофер работает на ферме, а кто не знает, как нужно нам выращивать здесь продукты, и Нора, говорят, просто чудесная сестра милосердия, а разве Анджела не перешла из Би-би-си в министерство информации? В конце концов, Джуди еще ребенок. А… – Но тут она осеклась. Честно говоря, не могла вспомнить, что полезное совершает Джессика и совершала ли хоть когда-то, только тут осознав, что ее в разговорах никогда не упоминали.

– Что касается Джессики, – сказал он, будто прочитав ее мысли, – то ее вкладом, по всему судя, стало прелюбодеяние. – Ненадолго повисла тишина: слово скорпионом затаилось между ними на столе.

Потом он заговорил:

– Был ужасный миг, когда я думал, что вам, наверное, это известно. Что все знали, кроме меня. Но ведь вы не знали, верно?

Нет, сказала она, не знала. Она была до того потрясена: она всегда исходила из того, что они с Джессикой к подобным вещам относятся одинаково, – что, хотя сознание ее закипало от вопросов, каждый сам по себе казался слишком расхожим, чтобы его задавать.

– А вы уверены? – удалось ей наконец спросить.

– Намертво. – И он пустился отвечать на все эти вопросы, хотя она и не задала ни единого.

Узнал он уже около месяца назад. Вначале, когда это выяснилось, инстинкт требовал пойти и сразу с ней объясниться, но он не осмелился.

– Мне хотелось убить ее, – признался он. – Честное слово, я боялся того, что могу наделать. Понимаете, она так много лгала мне. Я чувствовал себя таким дураком. К тому же было еще и такое, чего я знать не хотел. Предположим, она считала, что влюблена в мерзавца, к примеру, или, предположим, не была… это было просто так, в стожку поваляться… не знаю, что вызывает во мне чувство большего омерзения. Потом я выяснил, что это продолжалось довольно долго…

– Как долго?

– О, много больше года. Я не знаю… могло быть и гораздо дольше. Она познакомилась с ним, когда мы еще во Френшеме учились. Вам, конечно, уже известно, кто тот малый, так?

Она была уже готова сказать: нет, не знает, но слова еще не слетели у нее с губ, как впилась ужасная мысль, сомнение, подозрение, что в одну секунду смерзлось в болезненную уверенность.

– О, нет!

– Дорогая моя! Простите, что я вас так огорчил, хотя я вполне понимаю ваши чувства. Такое потрясает. Прилично воспитанная женщина, двадцать семь лет в браке… счастливом браке, как я всегда считал…

Она выпила воды, пока он продолжал бубнить, и его лицо, которое ненадолго расплылось в дрожащее пятно, резким скачком вновь обрело четкость. То же произошло и со всяческими мелочами: сказанным и несказанным, тем, как Джессика никогда не предлагала ей остаться, как, похоже, не хотела приезжать в Хоум-Плейс, не хотела, чтобы Луиза оставалась у нее, а потом тот непонятный случай, когда она нагрянула в Сент-Джонс-Вуд, а Джессика повела себя так странно…