Успех выживания в долгосрочном кризисе зависит от способности человека занимать «активно-пассивную позицию» по отношению к медленному, мучительному развитию событий. «Важно понять, – пишет психолог Джон Лич, – что пассивность – это тоже продуманный “действенный акт”. Пассивность также может быть силой». Через два месяца наблюдений за своими людьми Чейз инстинктивно понял, что пришло время «окончательно вручить нас в руки Создателя». Они съели столько хлеба, сколько было нужно, чтобы не умереть, и отдались на волю западного ветра. К шестому февраля они были все еще живы, хотя жизнь в них едва-едва теплилась. «Наши страдания приближались к концу, – писал первый помощник, – казалось, вскоре нас ждала ужасная смерть». Стоило чуть увеличить ежедневную порцию еды, и вернулись мучительные голодные спазмы. Людям стало трудно думать и ясно излагать свои мысли. Их продолжали мучить мечты о еде и воде. «Часто мы вспоминали какие-то богатые пиршества», – писал Никерсон. Но его фантазии всегда оканчивались одинаково – «стоном разочарования».

Той ночью дождевые шквалы вынудили нантакетцев убрать паруса. Исаак Коул стоял на вахте и попытался сделать это сам, не поднимая спящих товарищей. Но он не смог справиться в одиночку. Чейз и Никерсон проснулись утром и увидели, что мрачный Коул сидит на дне лодки. Он объявил, что «оставил надежду и уже не ждет ничего, кроме смерти». Как и Ричард Петерсон, он сдался, утверждая, что «было сущим безумием сопротивляться судьбе, так ясно указанной им».

МАРШРУТ ВЕЛЬБОТОВ «ЭССЕКСА»

22 ноября 1820 – 23 февраля 1821

И хотя едва хватало сил, чтобы говорить, Чейз сделал все, чтобы попытаться переубедить Коула. «Я протестовал настолько яростно, насколько позволяли истощенное тело и разум». Вдруг Коул воспрял и пополз на нос, где поднял кливер, который с таким трудом спускал прошлой ночью. Он крикнул, что не сдастся, пока жив хоть один из них. «Этот мощный порыв, – писал Чейз, – кончился так же внезапно, как и возник». Коул скоро снова сполз на дно лодки, где и провел в отчаянии остаток дня и ночь. Но Коулу не удалось умереть тихо и с достоинством.

Утром восьмого февраля, на семьдесят девятый день после крушения «Эссекса», Коул начал бессвязно бормотать, явив своим испуганным товарищам «самое несчастное зрелище безумия». По его телу пробегали судороги, он требовал то воду, то салфетку, потом вдруг замертво падал на дно лодки, чтобы тут же вскочить, словно чертик из табакерки. К десяти утра он уже не мог говорить. Чейз с товарищами положили его на доску, которую оперли на скамьи гребцов, и укрыли несчастного несколькими слоями одежды. Следующие шесть часов Коул хныкал и стонал от боли, и наконец начались «самые неприятные и ужасные конвульсии», какие Чейз когда-либо видел. Вдобавок к обезвоживанию и избытку соли в организме Коул, возможно, страдал от дефицита магния. К четырем дня Исаак Коул умер.

Прошло сорок три дня с тех пор, как они оставили остров Хендерсон, и семьдесят восемь дней после крушения «Эссекса», но никто не предложил – по крайней мере, в тот день – съесть тело Коула. Всю ночь тело пролежало рядом с ними, и все держали свои мысли при себе. Когда в 1765 году команда «Пэгги» убила темнокожего раба, один из матросов не смог дождаться, пока мясо будет приготовлено. «Алчно-нетерпеливый» матрос погрузил руку в распотрошенное тело раба, отщипнул кусок печени и съел ее сырой. «Несчастный дорого заплатил за свое нетерпение, – писал капитан Харрисон, – дня через три он умер в бреду». Команда, «побоявшись разделить его судьбу», не стала есть его тело, а выбросила его за борт. Никто не рисковал есть плоть того, кто умер в безумии.

Следующим утром девятого февраля Лоуренс и Никерсон начали готовиться к погребению тела. Чейз остановил их. Всю ночь он думал о том, что нужно сделать.

Галет осталось на три дня, и он знал, что после этого им, возможно, придется бросать жребий. Лучше уж съесть мертвого товарища – пусть даже умершего в безумии, – чем быть вынужденными убить человека. «Я обратился к ним, – писал Чейз, – с болезненным вопросом о сохранении тела для пищи». Лоуренс и Никерсон не высказали возражений, и, боясь, что мясо уже начало тухнуть, «мы рьяно принялись за работу». Отделив конечности и вырезав сердце, они зашили все, что осталось, «настолько прилично, насколько это было возможно», и предали останки морю. Потом они начали есть. Они «нетерпеливо сожрали сердце», даже не разводя огонь. Затем «взяли немного от других кусков плоти». Оставшееся они нарезали длинными кусками. Часть пожарили, часть разложили сушиться на солнце.

Чейз писал, что «невозможно описать наши мучения перед этим ужасным выбором». И хуже того, каждый понимал, что может стать следующим. «Тогда мы не знали, – писал Чейз, – то ли это будет смерть от голода, то ли убийство от рук собственных товарищей, но знали, что будем съедены точно так же, как бедолага, которого мы только что похоронили». Следующим утром они увидели, что полоски мяса стали прогоркло-зелеными. Они тут же зажарили полоски, которых могло бы хватить на пять-шесть дней и которые позволили бы им сохранить запасы хлеба, каковой они, по словам Чейза, «оставили на самый последний момент наших испытаний».

Одиннадцатого февраля, всего через пять дней после казни Оуэна Коффина, в лодке капитана Полларда умер Барзилай Рей. Рею, библейское имя которого значило «выкованный из железа, крепкий, верный», было девятнадцать лет. Это была седьмая смерть, которую Джордж Поллард и Чарльз Рэмсделл увидели за месяц, прошедший с момента их отплытия с острова Хендерсон. Психологи, изучавшие неврозы во время Второй мировой войны, установили, что любые солдаты, как бы ни был силен их боевой дух, не могли больше драться, если их отделение несло потери в семьдесят пять и более процентов. Поллард и Рэмсделл долго страдали от двойного бремени: они не только увидели смерть семерых своих товарищей (а один из них даже стал убийцей), они вынуждены были съесть их тела. Словно Пип, темнокожий юнга из «Моби Дика», сошедший с ума после нескольких часов в одиночестве в открытом море, Поллард и Рэмсделл «неслись вниз, в глубины подсознательного, где дрожали призраки реальности». Теперь они были совсем одни, и никто, кроме трупа Барзилая Рея и костей Коффина и Рида, не мог поддержать их.

Через три дня, четырнадцатого февраля, на восемьдесят пятый день плавания, Оуэн Чейз, Бенджамин Лоуренс и Томас Никерсон доели последние остатки Исаака Коула. Неделя на человечине и увеличенная пайка галет, и они снова смогли управлять рулевым веслом. Но вместе с силами вернулась боль. Как будто волдырей, покрывавших их кожу, было недостаточно, начали ужасно опухать конечности. Такой уродливый отек – один из симптомов длительного голодания. Западный ветер дул несколько дней, и нантакетцы были уже в трехстах милях от островов Масафуэра и Хуан-Фернандес. Если бы им двигаться по шестьдесят миль в час в том же направлении, то они были бы в безопасности дней через пять. К сожалению, галет у них оставалось лишь на три дня. «Это был вопрос жизни и смерти, – писал Чейз. – Мы все уповали на бриз и, дрожа, ждали, чем же все кончится». Люди были убеждены, что после двух с половиной месяцев страданий они все погибнут на пороге спасения.