неужели поэзия должна и теперь, как в ваше время, даже мотыльков и собачек с розовыми ошейничками предпочитать людям простого звания или изображать только благовоспитанных и образованных чиновников? Поэзия нашего времени и не думала восхвалять пьяницу или находить запой высоким чувством, как вы уверяете: приписывать ей это, значит возводить на нее небылицу. К чему же такие восклицания: “Ужели поэзия наша должна воспевать такие предметы, и ужели русской душе нет наслаждения, кроме прославления запоя и драки?” Да кто же прославлял запой и драку? Неужели представить в стихотворении человека, спившегося с кругу от нищеты и горя и глубоко чувствующего свое падение, – неужели это значит – прославлять запой? Неужели заставить мужика наивно удивляться тому, что жена его чахнет, когда он знает, что никогда не бивал ее, разве под пьяную руку: неужели это значит – воспевать драку?..

Таким образом, приписывая натуральной школе мнения, которых она никогда не изъявляла, превратно толкуя ее произведения, фельетонист видит в этом ее неисправимость и стыдит ее сравнением ее произведений с произведениями сантиментальной эпохи нашей литературы» (Белинский. X: 173–174).

И далее о позиции Булгарина:

«В его глазах успех произведений натуральной школы основан ни на чем ином, как на интригах партии, и, по его мнению, к этой партии принадлежат решительно все, кто находит что-нибудь хорошее в современной русской литературе» (Белинский. X: 181).

Ответ Белинского на обвинение в «интригах партии» содержит аргументацию литературного характера: размышление об объекте изображения в литературе разных эпох. Рассуждение посвящено поэтике «натуральной школы» на примере одного из ее авторов – но не персонально поэту, автору упоминаемых стихов.

Частными выглядят возражения Белинского К. С. Аксакову (г. Имрек) в его рецензии на «Московский литературный и ученый сборник на 1847 год»[404]:

«Г-н Имрек <…> говорит: “<…> стихотворение г. Некрасова «В дороге» <…> было бы очень хорошо, если б не было мелочных подделок под русскую речь, как-то: тот, эта и эти”. Оставляя в стороне условную похвалу, делающую, конечно, честь великодушию г-на Имрек, обратим внимание читателя на то, что в стихотворении, о котором говорит г. Имрек, ни разу не употреблено ни тот, ни эта, ни эти. Конечно, это произошло совершенно случайно, потому что избегать с намерением общеупотребительных слов никто не станет, – и стихотворению г. Некрасова и без этих слов ничто не мешает быть преисполненным “мелочных подделок под русскую речь”, если г-ну Имрек так угодно, – но зачем же такая странная и неблаговидная неправда?» (Белинский. X: 206–207)[405].

Таким образом, отзывы Белинского о поэзии Некрасова в контексте его суждений о «натуральной школе» лаконичны, одобрительны, иллюстрируют дорогие критику мысли об актуальных задачах литературы. Но эти отзывы не раскрывают читателю «поэта истинного» Некрасова и «сущность его натуры». Объяснение этому кроется частично в условиях журнальной этики и цензуры, частично – в роли издателя, которая и поглощала время и силы Некрасова, и, очевидно, была более востребованной в кружке Белинского.

Частичное объяснение, как представляется, можно найти в еще одном указании на литературную традицию в автобиографической записи Некрасова.

§ 2. Преемственность Некрасова по отношению к М. Ю. Лермонтову и оценка Белинского

Преемственность Некрасова по отношению к М. Ю. Лермонтову была указана еще современниками. Так, Г. П. Данилевский заметил в 1850 г.:

«Г-н Некрасов – издатель одного из лучших наших журналов – писал очень мало стихов. Но все, что ни написал он, – истинно прекрасно и интересно. Если бы не трудный род поэзии, по-видимому более всего близкий его природе, он мог бы стать одним из любимейших поэтов русской публики, до сих пор перечитывающей “Демона” и “подражания Гейне” Лермонтова. <…> Г-н Некрасов понял лучше многих из нас Лермонтова… Этим самым он нам подал большие надежды! Чувствование почти равносильно творчеству!..»[406].

Не останавливаясь подробно на позднейших сближениях Некрасова и Лермонтова в прижизненной критике, напомним, что в классических работах Б. М. Эйхенбаума[407] подробно рассматриваются такие вопросы, как прозаизация стиха, ритм и интонация у Лермонтова и Некрасова как преемника его традиции. В литературоведении XX в. к этой проблеме обращались многие исследователи. Их наблюдения и библиография трудов приводятся в статье И. А. Битюговой в «Лермонтовской энциклопедии»[408]. Вкратце проследим общеизвестные факты, перечисленные исследовательницей.

Мотивы и цитации из Лермонтова отмечаются еще в сборнике «Мечты и звуки». Затем Некрасов обращается к перепевам, перелицовкам, пародийному обыгрыванию тем и мотивов, размеров и рифм. Одним из таких опытов стало его стихотворение «Колыбельная песня», опубликованное в «Петербургском сборнике», вызвавшее резкую критику и повлекшее за собой вызов Некрасова к управляющему III отделением Л. В. Дубельту (Летопись I: 208).

Обращение Некрасова к творчеству Лермонтова происходит в контексте разговоров с Белинским. В эти годы в массовом сознании Лермонтов ассоциируется с романтической традицией и, в частности, с творчеством А. А. Бестужева (Марлинского): полярностью и исключительной силой чувств героя, протестным пафосом, усилением субъективного, личностного начала. Белинский, называвший прозу Лермонтова «противоядием чтению повестей Марлинского» (Белинский. III: 188), в своих критических выступлениях много говорит об огромном поэтическом значении Лермонтова, оценивая его как одну из главных фигур в отечественной литературе.

Эта оценка и интерпретация Белинского вызывала несогласие. Так, П. А. Плетнев замечает:

«Белинский задает себе тему, что должен писать поэт. После прикладывает к этой задаче произвольно выбираемые из него места, имеющие сходный предмет с его темою. Встречая у поэта особенности от его произвольных требований, он начинает глумиться над автором, называя его рабом идей того века или поклонником тогдашних пороков, и думает, что прекрасно уничтожает тем его достоинство, подтверждая, что оно прочувствовано лишь Лермонтовым, который по его воззрению везде верен одной высоко-философической идее: ругать и презирать человечество в виде произвольно сотворенных им уродов» (I: 28; письмо к Я. К. Гроту от 6 марта 1843 г.)

Отметим также частые замечания «Северной пчелы» о преемственности «натуральной школы» по отношению к Лермонтову в неоправданно критичном взгляде на жизнь[409].

Действительно, Белинского привлекает в лермонтовском творчестве пафос протеста и отрицания: «Отрицание – мой бог», – пишет он Боткину (Белинский: XII, 70). Некрасов писал о впечатлении Белинского от стихотворения «Родина»: «Белинский пришел в восторг, ему понравились задатки отрицания и вообще зарождение тех мыслей, которые получили свое развитие в дальнейших моих стихах» (XIII-2: 48).

На тематическом уровне это «отрицание» легко прослеживается в стихотворениях «Родина», «В неведомой глуши, в деревне полудикой…» (к которому Некрасов впоследствии приписал подзаголовок «(Подражание Лермонтову)» (1:590–591)