Это суждение, как уже отмечалось, разделяли и оппоненты «Северной пчелы». Поэтому полемические выступления Белинского, с полным основанием трактуемые как мысль о просвещении, демократизации литературы, расширении диапазона изображаемого, имеют не меньшее отношение к теории литературы, нежели к общественной мысли. Спор о «натуре», идеале, «высоком» и «низком» влечет за собой осмысление центральных этических и эстетических категорий, представлений о жанре и терминологии критики.

Оставляя здесь в стороне полемику собственно о творчестве Н. В. Гоголя, отметим, что ряд высказываний «Северной пчелы» о «натуре», «дагеротипе», «пасквиле» проанализирован в главе VI, раздел 3, посвященном Булгарину-критику.

Отметим одно высказывание Белинского, содержащее косвенную оценку Некрасова. Оно сделано в статье «Русская литература в 1845 году»[376] в перечислении наиболее замечательных произведений и посвящено В. И. Далю (Казаку Луганскому):

«Из этих последних статей мы должны указать на “Денщика” В. И. Луганского как на одно из капитальных произведений русской литературы. В. И. Луганский создал себе особенный род поэзии, в котором у него нет соперников. Этот род можно назвать физиологическим. Повесть с завязкою и развязкою – не в таланте В. И. Луганского. И все его попытки в этом роде замечательны только частностями, отдельными местами, но не целым. В физиологических же очерках лиц разных сословий он – истинный поэт, потому что умеет лицо типическое сделать представителем сословия, возвести его в идеал, не в пошлом и глупом значении этого слова, т. е. не в смысле украшения действительности, а в истинном его смысле – воспроизведения действительности во всей ее истине. <…> После Гоголя это до сих пор решительно первый талант в русской литературе» (Белинский. IX: 398–399).

Это суждение примечательно. Во-первых, речь идет о продолжателях (а не «первооткрывателях»), вдобавок не наделенных даром строить сюжет. Тем не менее, в подобном авторе признается талант, а словосочетание «истинный поэт» указывает, что созданное им произведение – «художественное» произведение. Иными словами, признание художественности говорит об узаконивании жанра очерка, который имеет репутацию несамостоятельного, вспомогательного, уделе копииста. Во-вторых, оценивая «истинного поэта» Даля как «решительно первого» после Гоголя, Белинский определяет место Некрасова[377] как низшее по отношению к Далю. Речь идет и о Некрасове – авторе прозаических произведений, в том числе физиологических очерков, хотя Некрасов – автор поэтических произведений уже удостоился фразы Белинского, что он – «поэт истинный».

Обращение к прозе Некрасов рассматривал как важный этап своего творческого становления. Письменное свидетельство поэта дает достаточно объективное представление о содержательной стороне критики Белинского, усвоенной Некрасовым. Некрасов пишет: «Поворот к правде, явившийся отчасти от писания прозой, крит<ических> ст<атей> Белинского, Боткина, Анненкова и др<угих>. Тургенев, Кр<аевский>, Панаев, Панае<ва>» (XIII-2: 56).

Имя А. А. Краевского соотносится с журналом «Отечественные записки», который притягивал лучшие силы русской литературы и сотрудниками которого были Белинский, Некрасов и другие упомянутые поэтом литераторы, за исключением А. Я. Панаевой. Упоминание имени И. С. Тургенева, несомненно, включает в себя и его деятельность до «Записок охотника», начавшихся в 1847 г.[378]Знакомство Некрасова с Тургеневым состоялось в 1843 г. (Летопись 1:126). Тургенев был другом, собеседником и адресатом писем Белинского, что было важным обстоятельством во внутрикружковых отношениях. Имя А. Я. Панаевой связано в первую очередь с повестью «Семейство Тальниковых», первым произведением писательницы. Повесть была опубликована в «Иллюстрированном альманахе» (1848) и, вместе с повестью А. В. Дружинина «Лола Монтес», стала причиной цензурного запрета издания[379]. По-видимому, Некрасов проделал серьезную редакторскую работу над повестью (XIV-1: 104–105). Влияние И. И. Панаева (VIII: 720–721) касается и круга чтения в начале 1840-х гг., и усвоения жанрово-стилистических приемов очерка и фельетона.

Совет обратиться к прозе прозвучал еще в рецензии Белинского на «Мечты и звуки»:

«Точно так же, как повесть, в сравнении с другими родами поэзии, есть самый благодарный род для людей, не одаренных художническою фантазиею, но одаренных воображением, чувством и способностию владеть языком, – точно так же проза вообще благодарнее для них, чем стихи. Если в прозе нет даже и чувства и воображения, то может быть ум, остроумие, наблюдательность или хоть гладкий язык» (Белинский. IV: 118).

Этот факт отмечает и Ю. Н. Тынянов, анализирующий прозаичность стихов Некрасова как поиск новых стиховых форм: «Не случайно отзыв Белинского о “Мечтах и звуках” начинался с указания на то, что автору лучше писать в прозе»[380].

В совете Белинского обратиться к прозе явственно слышится компромисс по отношению к дебютанту. Он говорит о составляющих таланта, однако и его арифметических составляющих, и самого таланта еще недостаточно для того, что быть «поэтом истинным». Это рассуждение высказано в статье, также посвященной В. И. Далю и характеризующей его дар, – «Повести, сказки и рассказы казака Луганского»[381]:

«Для литературных успехов, для приобретения славы писателя в наше время мало одного таланта: необходимо еще, чтобы талант от самой природы был означен печатью самостоятельности. <…> Оригинальность таланту сообщается углом зрения, с которого представляется автору мир, цветом стекол, сквозь которые отражаются в глазах ума его все предметы. <…> Без самобытности нельзя иметь великого таланта, а небольшой – в таком случае ничего не стоит.

Вглядываясь в произведения самобытного таланта, всегда находите в них признаки сильной наклонности, иногда даже страсти к чему-нибудь одному, и по тому самому такой талант становится для вас истолкователем овладевшего им предмета. Он делает его для вас доступным и ясным, рождает в вас к нему симпатию и охоту знать его» (Белинский. X: 79–80).

В этом рассуждении перифрастически изложена мысль о необходимости любви, которая впоследствии найдет отражение в поэтической формуле Некрасова «любить и ненавидеть», воспринятой именно в беседах с Белинским[382], и в критических суждениях о «любви» и «ненависти» в поэзии Некрасова[383]. Можно предполагать, что именно об осознанном выборе личных «наклонностей», о поиске самобытности говорит П. В. Анненков:

«В 1843 году я видел, как принялся за него <Некрасова. – М. Д> Белинский, раскрывая ему сущность его собственной натуры и ее силы, и как покорно слушал его поэт, говоривший: “Белинский производит меня из литературного бродяги в дворяне”»[384].

Воспоминания П. П. Гнедича сохранили оценку творческих возможностей и перспектив Некрасова, вынесенную Белинским и другими современниками в середине 1840-х гг. Гнедич пишет:

«Некрасова как прозаика знал я по его “Петербургским углам”, напечатанным в “Физиологии Петербурга”. Д.В. Григорович много мне рассказывал о нем и отзывался как об огромном беллетристе, забросившем свою настоящую профессию ради стихотворства, на которое его направил Белинский, утверждавший, что из