Каждый, кроме нас с Борисом и Игорем, знает, что вдоль Терральо[57], в Местре, постоянно толкутся иностранки без роду и племени. Альвизе воспользовался делом Каталины Доци, которое подняло на ноги всю полицию Портогруаро. Вечером эта молодая венгерская проститутка, как обычно, прогуливалась вдоль бульвара, а позже ее тело, выброшенное из машины и раскатанное всмятку колесами тяжеловозов, нашли на дороге Венеция — Триест. Полицейские подобрали ее удостоверение личности: за четыре дня до того Каталина отпраздновала свое восемнадцатилетие, что добавило в историю этой девочки-проститутки патетический штрих. Тело было в таком состоянии, что патологоанатом из Портогруаро чуть не поседел, устанавливая обстоятельства ее смерти. Даже Альвизе, разглядывая приложенные к делу фотографии, отвел взгляд от этих расширенных от ужаса или удивления остекленевших глаз, подернутых начинающей мутнеть пеленой. Брат сожалел, что ему приходится лишать нас иллюзий, но в настоящей жизни и смерти мертвецам часто не хватает ни манер, ни времени, чтобы закрыть глаза, в отличие от столь любимых нами художественных останков. Альвизе было интересно, какую еще чертову параллель могли бы мы придумать к этой сцене — раздавленная девушка на мрачной, едва освещенной дороге, — от которой до наших романтических декоров, усеянных звездами небес и беломраморных дворцов, отражающихся в зеркальных водах каналов, как до Марса.

Может быть, одна из восковых фигур-экорше Клементе Сузини[58], отважился вставить Борис, не готовый согласиться с противопоставлением искусства и жизни. Смерть, расцвеченная карминно-красными венами, гранатовыми артериями, коралловыми мышцами и пурпурными сухожилиями, вызывает у потрясенного зрителя одновременно и страх, и восхищение. Или «Смерть Девы Марии» Караваджо. Отечные ноги, вздувшийся живот, одутловатое лицо — черты Марии позаимствованы у проститутки с берегов Тибра. Эта живопись обладает такой внутренней силой, что способна выразить все муки мира, и не важно, где они испытаны — на убогой ночной дороге или перед картиной в музее.

Неплохо, даже умно, но все равно наши сравнения притянуты за волосы. Он, Альвизе, как и Караваджо, несколько приукрасил, а лучше сказать, изуродовал то немногое, что ему было известно о Каталине, приврав немного с целью поразить воображение своей свидетельницы, — так наше воображение может поразить какая-нибудь картина. Комиссар заверил ее, что с этим трупом она здорово вляпалась, что полиция доподлинно установила, что Энвер замешан здесь по уши, поскольку уличные подружки Каталины признали в нем сутенера. И чтобы не сесть снова в тюрьму, Энвер все повесит на нее, скажет, что она-то и заказала это жуткое убийство, и тут уже не помогут ни раскаяние, ни протекция, шепнул ей Альвизе. Мы заметили ему, что вот так, нагромождая ложь за ложью, маниакальный поборник закона и те, кто этот закон попирает, становятся в конце концов похожи как две капли воды, на что он сочувственно нам улыбнулся. Разве не мы все время упрямо пытаемся ему доказать, что искусство правдивее, чем жизнь?

Вынужденный в деле Волси-Бёрнса довольствоваться той чушью, которую наплел ему Иоган Эрранте, он намеревался отыграться на махинациях Корво, проведя шедевральное расследование, в результате которого воссияет истина и вскроется вся правда о гнусном профессоре с его перстнями на пальцах-сосисках. Брат принадлежит к тем отпрыскам патрицианских фамилий, которые не любят, когда им подражают, тем более бездарно. Как-то я показала ему в центральном нефе собора Фрари статую «Снисхождение» работы Джироламо Кампаньи, и с тех пор он всем говорит, что он — потомок этого скульптора, и получается, будто Венеция обязана своим великолепием одному из предков Кампана. В общем, я выразила подозрение, что на Корво он набросился не только ради соблюдения буквы закона, но и из чисто венецианского снобизма.

Он смерил меня взглядом, как будто я встала на защиту этого негодяя. Под тьеполовскими плафонами Корво прячет деньги, нажитые на торговле пороком. Он ведет себя так, словно он — сын дожа, попирает вековые традиции, благодаря которым, что бы там ни говорили, выстоял наш город, и это уже верх самозванства, а потому брат с огромной радостью наденет на него наручники прямо посреди его нелепой гостиной и с удовольствием посмотрит, как тот покатится со своего трона, в том числе и во имя неписаных венецианских законов, которые я называю снобизмом.

Ну а пока хоть обвинения Энвера против Илоны и сплошная выдумка, но в них наверняка есть доля правды, судя по тому ужасу, от которого физиономия этой старой куклы Месснер пошла трещинами, несмотря на покрывавший ее лак невинности.

Она ничего не знала ни про венгерскую девушку, ни про ночь с грузовиками, ни про махинации Корво и Энвера — ведь все это время она сидела взаперти. Но сведений о проституционной сети, бравшей начало из «Алисотрувена», которые она могла предоставить, было достаточно, чтобы засадить Корво и Энвера в тюрьму. Сначала молодой албанец снабжал профессора краденными по монастырям манускриптами, иконами и предметами искусства, но, навострившись в посредничестве между проходимцами и коллекционерами, перекупщик свел Микеле с иной клиентурой — любителями живой плоти, готовыми хорошо платить, если эта плоть окажется такой же нетронутой и качественной, как диковинки из их коллекций.

Венеция прикидывается, будто дает своим гостям возвышенные развлечения — церкви, базилики, музеи, памятники, биеннале, развлечения, приобщающие умы к культуре и прекрасному. Вне этого художественного контекста Корво, Энвер и Илона никогда не повстречались бы с Волси-Бёрнсом и наш дорогой Эдди никогда не скатился бы из скандальной газетенки в организацию злоумышленников.

Нам смертельно хотелось узнать, какую роль наш зарезанный англичанин играл в показаниях Илоны, а Альвизе смертельно хотелось, чтобы мы его об этом упрашивали. Он принял выражение, соответствующее образу «Следователь Кампана во славе», в коем он желает быть увековеченным на собственном мраморном саркофаге во Фрари, рядом с Монтеверди, Тицианом, Кановой и прочими гениями его масштаба. Нам же достаточно было взглянуть на него, как если бы он восседал на троне, на высоченном постаменте, в бронзовом шлеме и латах, чтобы он тут же внял нашим мольбам.

Все это дело держалось на правильном изучении спроса, отчеканил он. В Венеции куртизанку на улице не найти. Бог их знает, может, в старые времена они тут и кишмя кишели, но в наши дни мировая столица медовых месяцев предлагает разнообразные брачные церемонии и серенады на гондолах, только не платные плотские удовольствия.

Энвер и Корво восполняли этот пробел, предоставляя своей скрытой клиентуре товар с интернет-сайта Илоны. Каналы организованного разврата процветают с благословения лицемеров, которые ошибочно полагают, что таким образом зло удерживается в закрытом пространстве. После разгрома сайта «Бестаннонс», рискнувшего дать открытую рекламу, полиция Вероны стала получать письма с протестами возмущенных граждан. Проблема всякой преступной шушеры, кроме того, что они большей частью идиоты, состоит в неумении вовремя остановиться. Воодушевившись растущими прибылями, Энвер и Корво, как и хозяева «Бестаннонса», замахнулись еще выше. К классическим предложениям они стали добавлять, в натуральном виде или в виде картинок, мальчиков и девочек, выловленных в питомнике «Алисотрувена». Они отбирали наиболее миловидных и снимали их в виде пухлых ангелочков и херувимов, которых так много в живописи, разве что невинности там было поменьше. Остальные отправлялись из долины Силе дальше, чтобы служить разменной монетой в сделках между преступным элементом. Лучшего прикрытия, чем наш город — средоточие искусства и культуры, не найти, как и лучшего местоположения для манипулирования беднягами, что прибывают сплошным потоком на паромах из Греции, и переправки их дальше, в богатые страны, пополнять тамошние рога изобилия.